Точка приложения
Шрифт:
В коридоре оконный ряд темнел как покадрово засвеченная фотопленка. Рассеяно поморгав своему взлохмаченному призраку, зеркально бредущему обочь, Рытин вышел в тамбур. Тамошние стекла не отражали - лишь светились бородавками запотелости. Пробирала свежесть. Норовя извести уголек, потрескивала сигарета. А Рытина изводил похмельный стыд. Стыд за прошлые застольные подвиги. Стыд за присутствие в былых студенческих кампаниях, где он таился как имплантант под кожей и терпеливо ожидал своего часа.
Именно тогда Рытин, подловил дыру в разговоре, вываливал окровавленный фарш
Это была игра - одни завидовали успеху, другие - ведь поклонялись не ему, но жесту, действу, с определенной верой, что они-де поступили бы куда эффектней - хоть бери да снимай клип с тугими дынями бицепсов и бряком цепей...
А поутру он видел себя - сухого паренька в пыльной робе, летное поле, чуял спазм в сердце от слияния собственных нервов с нервами летчика и обреченных в городе. Слышал тающее эхо безрассудства, толкнувшее на поступок, о котором он ныне мог только мечтать. Казалось - жил-то он всего несколько смертельно красивых мгновений в плохо придуманном мире, и зная, что сам давно уже стал таким же придуманным, блеклым, лихорадочно цеплялся за воспоминания - догорающие как "МИГ" в пыльной степи.
Потапчук не шел из сознания... Неужели судьба, стечение обстоятельств - за одно мгновение подвига - отнимает здоровье, калечит и ничего не дает взамен?
Рытина пробирала дрожь...
Догорала сигарета - горячий дымок взлетал6 попадал в гофрированное пространство и успокаивался в невесомых слоях. Рытин давно уже чувствовал дрожь, но только сейчас сообразил: трепетал вагон и все заключенное в нем пространство. Движения не было - вагон стоял, но исходил ознобом - будто забытый в снегах часовой...
Рытин согнал росу со стекла. Холодная темень бугрилась силуэтами деревьев, смутным перепадом неба и земли, горизонт дрожал все тем же песком огней... Выделялся лишь пунктир от окон, и в одном таком засвеченном прямоугольнике Сергей разглядел рельсы. Собираясь отойти, замер от странного несоответствия - рельсы проходили не параллельно, а под углом почти вы сорок пять градусов. "Ветка...
– сонно отметил он, - Ветка от основного пути... Так круто?" Рытин зевнул и вышел в коридор. Одинаковые двери, лишь посередине одна, приоткрытая и - вибрация, чуть не в унисон с сердцем. "Холодно..." - поежился он и сутулясь, побрел к своей ячейке.
Желая немедленно выспаться, ухнул на лежак и страстно, до цветных миражей зажмурил веки.
Радужные шары испуганно шарахнулись в стороны - глаза были закрыты, и тем не менее он продолжал жадно разглядывать неправильные рельсы. И тут Рытин до конца осмыслил...
Это рельсы...
Они не отщеплялись от основной колеи...
Они выбегали из-под вагона - предыдущего, словом... Эти рельсы были родной колеей состава, теперь почему-то отторгнутые, стремящиеся почти поперек...
ПОЕЗД ВИСЕЛ НАД НИМИ!!!
Рытин очутился на карачках, боднул окно, прошептал: "Быть не может..." Привыкшие к темноте
– У-...
– замогильно донеслось снизу...
Дальше с Рытиным случилось короткое помешательство.
Он вдруг обнаружил себя стоящим в тамбуре - в плаще поверх майки. Правая рука настырно дергала боковую дверь, а левая сжимала тяжелую авоську, хотя садился он с "дипломатом"... Потом он попробовал вторую дверь, потом... Третья неожиданно сразу открылась и его обдало стужей переходника. Рытин плюнул в него как в предателя, а потом туда же швырнул авоську... В голове царил страшный раскол - разумная половина отказывалась понимать и гнала в постель, вторая - родная, как желудок, пищеварение и сама жизнь - уверенно двигала мышцами - ради спасения, пока не поздно... Потом рванул к проводнице и, минуя середину, споткнулся. Он вспомнил о Жанне... Застегнув под горло плащ, отогнал дверь и увидел...
Потапчук не спал.
Он был мертв. Руки - увядшие, с чахлой тканью мускулов были вдавлены в простыню, сам Потапчук лежал выгнутым - словно его сняли с гимнастических брусьев - замершего в предсмертном висе. Шею пронзили синие молнии, на покривевшей глотке, будто на кол одетый, дыбился подбородок мучительным уступом на запрокинутой голове...
Жанна тихонько посапывала, приоткрыв пухлые детские губы.
Рытин потянулся - разбудить, как вдруг...
Он увидел глаза Потапчука. Их словно подменили - не было в них слабоумной циркуляции зрачков - они жестко смотрели на Рытина. И чем глубже Рытин провалился в них, тем больше - как бы слой за слоем становилось понятным происходящее: и замерший над рельсами состав, и мандраж вагона, и расплескавшееся в гранитном напряжении тело Потапчука...
Глаза инвалида жили - они бились в едва заметном спазме и от них, как от пляшущих поплавков, исходила мелкая, все охватная дрожь. Рытин гнулся все ниже и ниже, влекомый неодолимой мощью, быть может, родственной той силе - погнавшей его с земли к горящему самолету.
Рытин уже видел звенящую жилку на виске и его вдруг поразила мысль оборвись эта ниточка и поезд покатится под откос... Левая кисть Потапчука выстрелила из-под простыни и жадно стиснула его запястье. Рытин не закричал - едва родившись, крик самозахлебнулся, переполнив его своим взрывом до вздыбленности волос - он лишь захрипел - сердце забило легкие мокрым тромбом...
Он оцепенел... А правая рука Потапчука уже разгибала его серые пальцы и Рытин под напором молящей ярости глаз поддался и увидел на своей ладони брелок - ехидный, покрытый мокрой пленкой. Рытина словно током пробрало он растворился в вибрации, просел под тяжестью, словно поезд стал его костюмом - тяжко свинцовым и устоять теперь под этим гнетом стало для него вопросом жизни и смерти.
А Потапчук отходил - глаза наполнялись мутью, руки вздрагивали как подраненные птицы... И словно решившись на еще до конца не осознанное - но самое главное в этой судорожной схватке - Рытин крепко обнял костяную фигурку и выдернул кулак из слабеющих пальцев...