Точка сингулярности [= Миссия причастных]
Шрифт:
— Однако вечером мне к зубному, — напомнил Тимофей.
— Поэтому и говорю, что надо все успеть до того, — не возражала Маринка.
Идея посетить зубного врача была, конечно, совсем не случайной. Ведь ежедневными тяжкими раздумьями редькинские страдания не заканчивались. Вся его жизнь теперь развивалась по законам любви. Например, он вдруг стал задумываться о собственном внешнем виде — о лице, о волосах, об одежде, о как-то незаметно, но подло начавшем расти брюхе. Бриться Тимофей перестал двадцать лет назад, а стричься взял за правило раз в полгода. Отращивал длинные патлы, хоть в косичку затягивай, а потом срезал все почти под ноль. Причем, эту нехитрую услугу оказывала ему родная жена, ходить в парикмахерскую казалось не то чтобы дорого, но как-то нерационально. Все в их жизни подчинялось
Редькин прежде смотрелся в зеркало только во время умывания, да и то мельком и еще, если вдруг возвращался домой, что-то забыв. Есть такая примета — посмотреться в зеркало, иначе дороги не будет. Глупость несусветная. Но правило соблюдалось в их семействе неукоснительно. Так же точно обходились стороною пробежавшие поперек черные кошки и бросались через левое плечо три щепотки рассыпанной соли. Но речь не о кошках и не о соли. Речь о зеркале, в которое Тимофей стал смотреться чаще, чем невеста перед свадьбой. Как можно было не замечать этого?
А как могла Маринка не придать значения его регулярным разминкам с гантелями? Утренней зарядкой Тимофей прежде баловался раза два в неделю, если вставал не с похмелюги и выспавшись, но теперь этот безумец совершал по три подхода в день и качал мышцы до пота.
И как можно было не понять, что попытка бороться с перхотью с помощью шампуня «Хэд энд шоулдерс» — тоже не случайна? Столько лет было наплевать — просто не носил черных рубашек и свитеров — а тут вдруг… Кстати, хваленое средство абсолютно не помогало, и Тимофей перешел на более эффективный «Кризан».
И, наконец, зубы. Это была очень старая, можно сказать, застарелая проблема. С зубами у Тимофея с детства не заладилось. В школе при советской власти лечил он их, понятное дело, бесплатно. Там врачи поначалу были очень хорошие, затем — не очень, и наконец, уровень обслуживания сделался безнадежно скверным. Особенно в части техники и материалов. Вот тогда Тимофей и познакомился с платной медициной. Жизнь заставила. Но он об этом не жалел: на здоровье грех экономить. В восьмидесятом году пломба стоила три рубля, в восемьдесят первом — уже пять, это было дорого, но ведь и пломбу ставили американскую, которая жила во рту аж целых десять лет. А вот как раз в девяносто первом с ценами началась полная чехарда. К девяносто третьему о рублях забыли навсегда, зуб теперь стоил от двадцати до пятидесяти долларов, и по какому курсу не считай, получалось это заметно больше тех трех и даже пяти рублей. В общем, Редькин стал жмотничать, зубы запустил капитально, через один пестрели они дырками, а тут ещё широко зашагали по стране «Блендомед» с «Орбитом» в обнимку, современная паста и жвачка давали возможность сосуществовать с кариесом, забыв о боли, а мелкие неудобства вроде застревающей в дуплах пищи и запаха изо рта не стоили того, чтобы всерьез о них думать, а тем более платить страшные сотни долларов.
Но это раньше, а теперь Редькин все чаще, отвернувшись, тайком дышал в ладошку и принюхивался, с грустью вспоминая рекламу дурацких таблеток «Рондо»: «Свежее дыхание облегчает понимание». Да уж, с гнилыми зубами ни конфетки, ни жвачка, ни специальный дезодорант надолго не помогут. И Редькин решился, в конце концов. Деньги у них ещё были. Вот и придумал себе внезапно заболевший коренной внизу справа. Ну а как добрался до любимой врачихи, то оказалось, что слева направо и сверху вниз зияют сплошные проблемы вместо зубов. Предложена была полная санация полости рта с обещанием уложиться в три сеанса
И вот пришла та суббота, когда на чашу весов, перегруженную абсурдом, упала последняя, самая тяжелая капля. Отправляясь на прогулку с Лаймой, Редькин почему-то был уверен, что встретит Патрика с любимой хозяйкой. Он непомерно долго, вызывая раздражение у собаки, крутился в Юлькином дворе и даже смотрел вверх на её окна. Но предчувствие обмануло, романтического свидания без свидетелей не произошло. И правильно, в сущности: зубы-то он ещё не долечил.
Зато произошло нечто совсем другое. Сразу после прогулки. Ожидание необычного и важного, как это ни странно, делалось все острее. «Неужели Юлька сама придет к нам в гости?» — недоумевал Редькин, способный теперь думать только об одном. Теоретически это было возможно. Телефонами все собачники давно друг с другом обменялись. Да и общих проблем хватало.
«Она придет, — понял Тимофей. — Но что толку от общения при Маринке?» Надо будет обязательно подстроить так, чтобы он один пошел провожать Юльку до дома, проще всего вместе выйти, сказав что ему уже пора к врачу…
Редькин совершенно машинально вытирал собаке лапы, насыпал ей корм, полоскал тряпку под теплой водой, ничего не видя и не слыша вокруг. Потом мелькнула новая мысль: «Нельзя это дело пускать на самотек, надо позвонить Юльке, напомнив о её обещании привлечь к расследованию отца и под это дело пригласить на чай или набиться к ней в гости…»
И Тимофей уже почти дозрел, чтобы все это небрежным тоном изложить Маринке, когда жена опередила его:
— Тимка! Ты оглох что ли? Я же тебе про лыжи говорю.
— Про лыжи? — обалдел Тимофей. — Какие лыжи? Осень на дворе.
— Во-первых, сани полагается готовить летом, — назидательно пояснила Маринка, — а во-вторых, я думала, они у нас в стенном шкафу стоят, а они, оказывается, в этой кладовочке в туалете. Оттуда вытаскивать очень неудобно. И вообще, надо посмотреть, все ли там в порядке. Тыщу лет в этой свалке не разбирались.
Тыщу не тыщу, но действительно как въехали в квартиру, покидали все, рассовали по углам, так и не было времени порядок навести. А на лыжах в предыдущую зиму не ходили вовсе: сначала морозы стояли дикие, потом все по очереди долго болели, и, наконец, началась затяжная оттепель, плавно перешедшая в весну.
Спортинвентарь, однако, оказался в полном ажуре — распорки на месте, концы зачехлены, в маленьком мешочке привязанном к креплению, несколько мазей на разную погоду и даже ботинки были прицеплены к каждой паре. Но раз уж забрался в узкое пространство между горячими и холодными трубами, раз уж перевазюкался по уши в пыли, паутине и штукатурке, имело смысл разгрести все, что пряталось в этом редко посещаемом месте. Старые ночные горшки, детали сантехники, рулон линолеума, куски плинтусов — словом, интересного мало, но в какой-то момент, Редькин вдруг обратил внимание на то, что голая стена позади труб заклеена в одном месте неровным квадратом обоев, отлипшим с верхнего уголка — видно, клей рассохся. Глупость несусветная — в этом месте обои клеить! Вряд ли понимая, зачем поступает именно так, Тимофей потянул за скрутившуюся в трубочку плотную бумагу, декоративная нашлепка легко оторвалась и… взору его предстала маленькая металлическая дверка с замочной скважиной. Тайник.
В том, что это именно тайник, сомневаться не приходилось: никакого технологического смысла в подобном устройстве не усматривалось. Возникло сразу два вопроса: чей тайник и как его открывать. Начали со второго. По субботнему времени все семейство было в сборе, и обсуждение получилось бурным. Идею Верунчика подбирать случайные ключи отмели решительно и сразу. Редькин настаивал на тривиальном взломе, а Никита, как профессиональный слесарь подкорректировал этот вариант — предложил высверлить замок дрелью. Тут же нашел самое здоровущее сверло с победитовым наконечником, протянул удлинитель из кухни и готов был приступать, но тогда и началась вторая серия дебатов под условным названием «женские страхи».