Точка сингулярности [= Миссия причастных]

Скаландис Ант

— Постойте! — закричал Верунчик. — А вдруг там бомба…

И никто даже не улыбнулся. Все дружно вздрогнули и задумались. Бомбы как таковые в тайниках, конечно, не хранят, тем более бомбы, срабатывающие от сверления замка — это очевидная чушь. Но слово «бомба» можно было толковать и широко. В этом смысле Верунчик оказывался абсолютно прав: вне всяких сомнений по ту сторону маленькой дверки находилась информационная бомба. Что бы там ни лежало, оно имело колоссальное значение для семейства Редькиных. В сущности, в тайнике могло быть идеально пусто, но даже в этом случае сам факт его существования говорил о многом.

Повисла очень долгая пауза. Ни Тимофей,

ни Никита не решались теперь притронуться к загадочной дверке. Мало ли что…

— Бомба, я думаю, вряд ли, а вот пистолет может там лежать, — рассудил Никита, на ходу начиная сочинять детектив.

— Ну и что? — разозлился Тимофей. — Почему открывать-то нельзя?

— Потому что статья — хранение оружия, — робко предположил Никита.

— Чушь! — отрезала Маринка. — А я вот боюсь, вдруг там какая-нибудь зараза.

— Какая зараза? — не понял Редькин.

— Ну, например, полуразложившийся труп…

Вот тут уже Тимофей не выдержал и расхохотался. Гипотеза была настолько безумной, что её даже не хотелось критиковать. Про размеры тайника и срок лежания трупа Редькин спрашивать не стал, поинтересовался только сквозь смех:

— А как же запах?

Маринка нашла достойный ответ. Тимофей даже ржать перестал сразу.

— А может, это герметичный сейф!

Вот в таком примерно ключе и шло обсуждение, пока не вступила Вера Афанасьевна.

— Там могут быть секретные документы, — произнесла она почти шепотом, и все враз посерьезнели. — Документы, которых нам всем лучше бы не видеть. Если хотим жить спокойно.

— Что-то не очень у нас в последнее время получается спокойная жизнь, — с грустной иронией заметил Тимофей.

А Маринка его даже не слышала.

— Ты хочешь сказать, мама, — она тоже перешла на свистящий заговорщицкий шепот, — что мы должны вызвать милицию, прежде чем открывать это.

— Может быть, — ещё тише проговорила Вера Афанасьевна.

— Ну, уж нет! — вмешался, наконец, Редькин. — Милиции в этой стране доверять нельзя ничего. С тем же успехом для обеспечения безопасности можно вызвать знакомых бандитов.

Аргумент убедил всех. Кроме самого Редькина. Ему-то как раз совершенно расхотелось залезать в тайник. Слово «бандит» мгновенно выцепило из памяти фамилию Вербицкий — вот при ком надо бы вскрывать эту дверцу! — но такое, пожалуй, и Маринке не сразу объяснишь, а тем более всей честной компании. Ясно стало: процесс пошел, изменить уже ничего нельзя, дверку ломать придется. Именно теперь и именно этим составом участников. Любопытство — величайшая непреодолимая сила, а тайная надежда, жившая в мозгу каждого на пачки долларов, золото и бриллианты по ту сторону дверки — эта самая надежда довершала дело. И потому никто даже мысли не допускал умножать число посвященных. Не надо нам посторонних, тем более официальных лиц! Это при советской власти семьдесят пять процентов найденного клада полагалось сдавать государству. Во времена же дикого капитализма, когда государство само себя противопоставило людям, решительно перестав их кормить и защищать, ни одному гражданину России в здравом уме и трезвой памяти не пришло бы в голову делиться хоть чем-то с абстрактной, равнодушной и даже враждебной ему машиной подавления.

— Мой дом — моя крепость, а моя крепость с краю, — сказал Никита, считавший себя записным остряком, и включил дрель.

Тесную кабинку туалета заполнила атмосфера напряженного, но преимущественно радостного ожидания. Только Тимофей грустил все сильнее. Он вдруг понял, что никаких денег в тайнике не будет, то есть, может,

и будут, только брать их все равно нельзя. В каком-то мгновенном озарении ему представилась вся картина в целом: многочисленные шизы, окружавшие его в последнее время, а также бандиты, убийцы и аферисты всех мастей, конечно же, охотились именно за этим тайником. Очевидно, они просто не знали точного местонахождения, его и сам Редькин не знал. До сих пор. Вот и пасли они Тимофея, вот и давили ему на психику самыми разными способами. Теперь две половины разорванной купюры сошлись: Редькин обнаружил тайник. Наблюдает ли за ним прямо сейчас какая-нибудь скрытая камера или информацию вытрясут из участников мероприятия позже — все это не важно. Существенно лишь одно: больше он будет им не нужен. И его, наконец, уберут. Простенько и со вкусом, как до этого убирали Меукова, Кусачева, Игоря, Серегу Самодурова…

Могучая электродрель отвратительно громким визгливым голосом зачитывала Тимофею смертный приговор. Если бы из темно-русого он за эти несколько минут сделался седым, то даже удивления не испытал бы. Однако цвет волос остался неизменным, а встроенный в стену сейф открылся, и достаточно легко.

Не было там ни денег, ни драгоценностей, ни оружия. Лежал только прозрачный полиэтиленовый пакет и в нем какие-то бумаги. Общий разочарованный выдох никак не успокоил Редькина. Он-то понимал, что бумаги бывают подороже всякого золота. И если за эти конкретные бумаги уже замочили четверых, стоит ли вообще к ним прикасаться? Но и такой вопрос был риторическим. Следовало не только прикоснуться, следовало, как минимум просмотреть их.

Вера Афанасьевна нахмурилась — подтверждалась именно её гипотеза о секретных материалах, трогательно совпадавшая с молчаливыми догадками Тимофея.

— Дайте мне, — попросила она тихо-тихо, будто знала что-то такое, чего не могли знать остальные.

Редькин подчинился. Он нерешительно протянул руку, ожидая черт знает каких громов и молний, потом стряхнул с себя наваждение и порывисто выхватил пакет из сейфовой ячейки. Не было на нем не только быстро действующих ядов, но даже пыли не замечалось. А внутри оказались две общих тетради, исписанных довольно мелким почерком и стопка листов, напечатанных на машинке — то и другое, как следовало из заголовков представляло собой рукописи художественных произведений — какие-то рассказы, наброски повестей и романов, даже стихи. На сверхсекретные документы это походило, как Редькин на эфиопа.

И наконец-то у него отлегло от сердца. Шпионские страсти — отставить! Продолжается все та же вакханалия абсурда, а это дело привычное и уже давно совсем не страшное. Подступала приятная расслабуха, даже чуть-чуть закружилась голова, подумалось, что за обедом непременно следует выпить пива.

Вера Афанасьевна проговорила теперь уже громко:

— Ну и слава тебе, Господи!

Молодые обиженно заныли. Потом Верунчик предположил:

— А что, если это черновики очень известного писателя и их можно продать на аукционе Сотби?

— Попробуйте, — вяло откликнулась Маринка.

Теперь она мрачнела на глазах. Так уж получалось, когда Тимофей переставал реагировать на новые всплески вселенского идиотизма, Маринка воспринимала их особенно болезненно — и наоборот.

— Не к добру это, Тимка! Слышишь? Откуда такая хрень в нашем доме? Откуда?

— Нет, ну, мам, — Верунчик долдонил свое, — ну, правда, может, эта рукопись сто лет тут пролежала. Давай её в литературный музей отнесем. Нам там денег дадут.

— Верка, отстань, сил нет с тобою спорить!