Точка возврата
Шрифт:
— Он не вызывает подозрений своими визитами на вокзал?
— Не знаю.
— Вы уверены, что это не провокация?
— У управления нет достаточной информации для ответа и на этот вопрос...
— Хорошенькое дело! Тогда в чем, наконец, будет заключаться наша задача?
— Банды не должны попасть ни в Чечню, ни в центральные регионы.
— Довольно общее задание. Нельзя ли поконкретнее?
— Конкретнее скажете вы сами. Могу только добавить к сказанному, что, судя по косвенным данным, где-то на Западной Украине действительно есть тренировочные лагеря. И международная обстановка как раз такая, что нам ни с какого бока нельзя допустить ни массированных выступлений боевиков в Чечне, ни каких бы то ни было импровизированных
— В общем, пойди туда, не знаю куда. Времени у нас будет маловато...
— Не спорю. Но дней пятнадцать — двадцать, скорее всего, есть.
— Нам ведь придется еще искать эти лагеря...
— Если наш львовский осведомитель не провокатор, используйте его, его друзей, всех, кто попадется под руку.
— Не слишком ли много у наших в этот раз противников? Несколько тысяч боевиков — это не шутка!
— Согласен. Но поэтому и гонорар двойной. Но при этом я, как старший по званию, не рекомендовал бы вам вступать с противником в боестолкновение...
Наконец и Голубков пошутил.
— Спасибо, учту, — кивнул он. — А что, все эти вопросы нельзя решить на политическом уровне?
— К сожалению, нет. Официальная Украина как бы не имеет к этому всему никакого отношения. Путин с Кучмой улыбаются друг другу, как продавщицы в галантерейном отделе, а украинская армия мечтает о вступлении в НАТО. Вообще-то мы тоже кое-что готовим на тот случай, если наш юго-восточный сосед все-таки получит свои вожделенные лычки ефрейтора НАТО, но...
— Хоть какое-то прикрытие у нас там будет?
— Никакого. Вы поедете под видом туристов. Денег с собой возьмете ровно столько, сколько положено. Даже меньше, чтоб не вызвать и малейших подозрений. Поедете без оружия, без аппаратуры. Все, что у вас будет — снаряжение для горного туризма. Деньги, оружие, необходимую информацию добудете на месте. Как угодно, главное, чтобы вы успели. И последнее. Если что — вы простые охранники, врачи, артисты, плотники, кто угодно, только не российские агенты. Так что по возможности избегайте провалов.
— Вы так говорите, как будто мы уже согласились.
— А разве вы отказываетесь?
— Не отказываемся. Когда лететь?
— Летают агенты КГБ и бизнесмены. Д вы — туристы. Так что ваш удел — купейный вагон.
— И когда он отправляется, этот вагон?
— Билеты взяты на сегодня.
И вот мы едем. Четверо в одном вагоне. Пятый, Муха, — отдельно. Для страховки...
Соседи по купе Мухе не понравились. Они и сели-то уже изрядно поддатые, а уж в вагоне... Поезд еще не тронулся, а у них все было готово для продолжения банкета. С пьяными церемониями они предложили сесть с ними и Мухе. Олег было отказался — с собой у него ничего не было, а халявы он не любил, о чем честно объявил своим попутчикам. Но ребятки, сильно коверкая русские слова, довели до его сведения, что нынче Троица, большой праздник, плавно переходящий в еще один — в Духов день, поэтому он просто обязан выпить. Муха не был особо религиозен, но Церковь уважал. Не далее как сегодня утром сам стоял в храме. Пришлось, чтоб не обижать, посидеть полчаса за столом и выпить маленькую. После чего Муха решительно заявил, что чудовищно устал, приносит свои извинения и ложится спать. И как мужички ни уговаривали его, Олег был тверд. Он молча вспрыгнул на верхнюю полку и отвернулся к стене. Выспаться было бы очень желательно: не для того Муха садился в этот поезд, чтобы выпивать да закусывать. Ехать еще сутки. А там, на вокзале, и далее, в городе, он должен будет прикрывать ребят со стороны. Через вагон от него едут ребята — Пастух, Боцман, Док, Артист.
Спать ему не очень-то хотелось, но выпивать хотелось еще меньше. Так что Муха лежал мордой в стенку, думал свою думу и слышал только колеса да стук стаканов в мозолистых руках. Но только он начал засыпать, как убаюкивающие
— Ой на... ой на гори там жнеци жнуть!
Нервы у Мухи были крепкие, спать ему приходилось и при минометном обстреле, он знал, что если поднапрячься, отключить внимание, то можно спокойно заснуть. Но он знал также, по каким путям развивается мысль хама: «Если я пою громкую песню, а сосед не возмущается, значит, он меня боится. Спит он? Не смешите! Пою-то я громко, стараюсь, какой уж тут сон. Стало быть, боится. А если он меня боится — имею полное природное право поиздеваться над ним так, как мне заблагорассудится».
Поэтому Муха для начала свесился с полки и мирно предложил всем присутствующим посмотреть на часы и последовать его примеру — завалиться спать. Но его слова возымели совсем не тот эффект, на который Муха рассчитывал. Наиболее словоохотливый из работяг, тот самый, который склонял его к пьянству, видимо атаман этого казачьего войска, лишь покосился наверх, на Муху, еще решительней взмахнул рукой, и три прочищенные спиртом глотки вывели:
— А по-пид горою, стэпом-долыно-о-ою козакы йдуть!!!
Муха перевернулся на спину, пригладил волосы, вдохнул побольше воздуху и толчком выбросил из себя слова:
— Але, певцы! Кому сказано, позатыкали хлеборезки!
Он ждал, что за этим последует взрыв, но ошибся. В купе воцарилась тишина. Неужели совесть пробилась сквозь эшелонированную оборону, воздвигнутую алкоголем? Нет, не совесть. Увы. Только недостаток решительности.
Затем Муха прослушал все стадии полулегального классического мужского выпивона: бульканье, чоканье, шепот (тост), легкие всплески, кряканье, стук стаканов о столешницу, за которым последовал длительный шепот, — очевидно, заговор. Наконец атаман встал, мрачно возвысился над Мухой, схватил его обеими руками, стащил с верхней полки и швырнул на нижнюю. Ему это удалось легко не столько по причине небольшого роста и малого веса Олега Мухина, сколько оттого, что Муха не счел нужным оказать сопротивления. Это успеется.
Атаман нависал над Мухой, терзая его воротник, говоря ему в лицо неприятные вещи.
— Ты бач, яка курва! Я на вас, москалив, тры мисяци робыв, а оно выпыты зи мною вже нэ хочэтэ! Сьогодни свято нашэ, хрыстияньске! А вы, москали, Хрыста розпьялы! — С этими словами он схватил со стола наполненный до краев стакан.
В бедной голове строителя коттеджей для новых русских как при вавилонском столпотворении смешались все языки и народы. Но своей пламенной речью он разогрел себя на более решительные поступки. Муха заметил напряжение мышц его обнаженной до плеча руки, уловил подготовительные движения и зажмурился на четверть секунды до того, как этот толкователь евангельской истории совершил святотатство — плеснул Мухе в лицо водкой из стакана.
Муха для соблюдения этикета легонько взвыл, согнулся, потер глаза. На самом деле он только смахнул паленую «Гжелку» с бровей, чтоб действительно не натекло. Коротким, незаметным для остального войска ударом в солнечное сплетение он вырубил атамана. То, что главарь вдруг грохнулся на противоположную полку и уронил стакан, его захмелевшими компаньонами было приписано действию спиртного. Своим поведением атаман выполнил весьма полезную для Мухи работу — освободил проход, который Олег не преминул занять. Воины вырубившегося командира сидели за столиком друг против друга — один оказался по правую руку, другой по левую. Так им и досталось. Одному правой, другому — левой. У одного пострадало левое ухо, у другого — правое. Две головы почти синхронно безвольно мотнулись, и уши, которым удалось избежать Мухиных кулаков, не избежали оконной рамы. После такой тяжелой работы Муха плюхнулся напротив атамана и невозмутимо налил себе водки на палец, отломил кусок домашней колбасы, поднял стакан и, дождавшись, когда казаки начнут приходить в себя, провозгласил тост: