Точка возврата

Ильина Мария

«Охраняли для меня комнату, молодцы!» И прошел «к себе», осмотрелся. Древний, визгливый диван с торчащей голой пружиной, такой и на помойке не увидишь. Пожелтевшие обои в полоску, залитый чернилами письменный стол, на полке подборка журналов «Химия и жизнь» за 1981 год. Облезлый, некогда коричневый, крашеный пол. Солнце едва пробивалось сквозь годами не мытые стекла. И все-таки радостно, уютно, как раньше, когда еще что-то было впереди. Хозяин — чудак — сразу комнату свою запер, на дачу подался. Холодно, не сезон, но ему тоже закон не писан.

Петр Константинович медленно ковылял вдоль парка к своей серенькой пятиэтажке, пристально

всматривался в лица прохожих, будто что-то хотел понять. Вот и нужный подъезд, все хорошо, только на четвертый этаж тяжело подниматься без лифта. С трудом одолел три лестничных пролета, стало невмоготу, заболело сердце, прислонился к грязной, крашеной стене, глотая затхлый воздух. Все вдруг показалось непосильно тяжелым, зачем только полез сюда, сидел бы дома. Все нелегкая дергает! «Не прокисать же без толку! Жить — значит действовать!» Решительно ткнул ключом в скважину, не попал. Руки дрожали, как у пьяного. Простенький, чисто символический замок — и тот упирался. С досадой хлопнул дверью, не разуваясь, прошел в комнату. Скрипнул диван, старик уставился в одну точку. «Что дальше?» И сам ответил: «Ничего!» Стало спокойнее. «Молодые сами разберутся». Вдруг откуда-то выскочило: «Как же они без малыша, без Тошки?! О нем можно было заботиться, и этим жить». Такая мысль еще вчера показалась бы возмутительной, слащавой. Сейчас вместо злости вдруг накатила дурнота, как в жаркий летний день в Орде, когда сухой горячий ветер кидает в глаза песок. До окна два полноценных шага, только бы дотянуться, задвижка скрипела, упиралась. Дернул раму, задребезжали стекла. Холодный воздух оглушил, оттолкнул, бросил на пол. Старик не ощутил удара. Перед глазами пыльный коричневый плинтус, отклеившийся край бумажных обоев, черная щель. Будто в раннем детстве, когда пытался заглянуть в мышиную норку, воображая сказочный коридор, ведущий вдаль. За спиной шаги и голос отца… обернуться, увидеть его лицо…

Глава 19

По следам Шредера. Марсианка

Третье апреля.

Валерий сдержал слово: убрал следы погрома, вытер пыль. Все, что напоминало Тошку, собрал в пакет и закрыл в его комнате. «Простишь ли ты меня, малыш?» Озноб, опустошенность. Кругом пусто и мертво, как на заброшенной, поросшей мхом стройке. Сесть и не двигаться. Повестка на столе. «Идти куда-то, объяснять, пережевывать. Зачем все это? Стоит ли говорить про деда? Непонятно». Одевался медленно, тщательно, будто в последний раз. В голове пусто.

Только хлопнул дверью, сзади щелкнул замок. Клавдия Стефановна кинулась наперерез:

— Бедный Тошенька! Все о нем думаю, царствие ему небесное! А хоронить где будете?

Валерий весь напрягся, от ее радостного возбуждения замутило, отвернулся, шагнул к лифту.

— Да, вот еще, Валерик!

Внутренне ощетинился, начал подкрадываться взрыв.

— Дед твой совсем с катушек съехал! На три буквы вчера меня послал, безобразие!

— Чего? Какой дед? — не сразу врубился.

— Да твой. Какой еще! Изменился сильно, пополнел, но я его сразу узнала. Все тот же. На площадке курит, детей травит! Ему замечание, а он… — и пошла по второму кругу.

— Где вы его видели? — в голосе столько мольбы, что бабка даже опешила.

— Да на лавке сидел, под окнами.

Чуть не прорвало: «Такого натворил и еще ходит, смотрит! Любуется, сволочь!»

Здание ОВД за бетонной стеной, равнодушный солдатик на КПП, другой лениво прохаживается,

вооруженный до зубов, как гестаповец из фильма про войну. Пропуск противно дрожал во влажных пальцах. Отделанное белым и голубым кафелем трехэтажное здание подмигивало глазками видеокамер. Чувство, словно под прицелом. Взять себя в руки. Спросил по возможности спокойно:

— Как пройти к следователю Диковскому, не подскажете?

— Третий подъезд, третий этаж, направо.

«Третий, третий, как в сказке про Иванушку-дурачка!»

Быстро взбежал по лестнице, осмотрелся. Контора конца восьмидесятых, последний вздох развитого социализма. Линолеум пузырями, крашеные стены, хлипкие фанерные двери. Воздух горький, как в тамбуре. Пыль, дым, неухоженность.

Вот нужный кабинет, вежливо постучал. Вошел, замер. Картинки с цветочками на стенах. С трудом подавил смешок.

— Здравствуйте! Я Лугов, вызывали?

— Присаживайтесь! — блеснули круглые, как у Берии, очки.

«До чего же тесно!» Невольно ощутил себя большим и сильным. Аккуратно опустился на стул напротив следователя. С минуту молча разглядывали друг друга. На лбу у Макса, словно на табло: «Неудачник!» Волосы торчат, вытянутый, косо сидящий свитер, будто крик: «Плевать на вас, достали все!» Убожество кругом ощерилось множеством углов. В голову полезли мысли о тупых, ленивых, вконец оборзевших ментах. Ненависти не было, да и следак вызывал скорее сочувствие, чем злость. Замотанный весь, неловкий, не сыщик, а участковый врач, у которого больные потоком, только успевай поворачиваться. Всем надо жить. Как могут, так и работают.

Валерий отвечал четко, толково. Не раздражался, мог в десятый раз повторить одно и то же. Очень удивился, когда показали кольца.

— Да, наши! — повертел в руках, маленькие такие колечки, размер пятнадцать с половиной, сзади едва различимая линия стыка (Лада носила их в мастерскую уменьшать).

— Поймали их? — плохо получилось, вяло, безразлично.

— Нет еще, но работа ведется! Сейчас эксперт снимет ваши отпечатки, — Макс посмотрел выжидательно.

Валерий никак не среагировал. Когда процедура закончилась, вытер пальцы салфеткой, еще раз пересчитал маргаритки в розовой рамке и не решился сказать самого главного.

— Больше ничего не вспомните? — Диковский устало потянулся, задел перекидной календарь, Валерий ловко поймал его и поставил на место.

— Спортом занимаетесь? — не удержался Филин.

— Да, футбол с семи лет и сейчас по выходным.

— Будьте на связи! — подписал пропуск.

Когда за Луговым закрылась дверь, Макс нервно постучал кончиками пальцев по столу. «Колечки впечатления не произвели. Значит, уверен, что к убийству они отношения не имеют. Где-то темнит, но где? Ответы четкие, толковые, не подкопаться. Женушка твоя скоро пожалует, авось что прояснится».

Маленькая, бледная, немытые волосы собраны в небрежный хвост, словно больная, виснет на руке матери. Так и встали вдвоем посреди кабинета, не развернуться. Макс втиснул второй стул, едва не уронив монитор.

— Садитесь, пожалуйста! — поправил очки, получше присмотрелся к мамаше. Вид хоть и побитый, но глаза подкрашены и серьги в тон голубому пончо.

— Итак, Лада Николаевна, вы утверждаете, что во вторник тридцать первого марта были у знахарки?

— Да, — начала вяло, потом вскинулась. — Ребенок тяжело болел, надо же что-то делать! — слезы потекли быстро, как дождь по стеклу.