Точки притяжения

Маркова Амина

«Есть один способ», – думала она, – «Есть способ всё прекратить. Нужно признаться и выслушать ответ». Она настолько отчаянно желала выбраться из своей мучительной неопределённости, что почти что решилась действительно признаться сегодня. Она даже представила, каким образом она это сделает: перехватит его где-нибудь, попросит поговорить; они уйдут в уже осточертевший ей заворот у окна, где она начнёт свою речь с того, что он спрашивал, что с ней случилось. Она скажет, что узнала, что у него, оказывается, есть девушка; а расстроилась она потому, что на самом деле… «Это тяжело даже мысленно», – заключила Кира, – «Хорошо, представлю, что призналась хоть какими-то словами». После того, как она какими-то словами скажет

о том, что любит его, он сначала посмотрит на неё либо недоумённо, либо так, как будто произошло то, чего он больше всего боялся; дальше – она была в этом уверена – он ответит, что она ему, конечно, очень нравится, но не более чем собеседник, и ему, конечно, очень жаль ранить её чувства, но у него действительно есть девушка, так что… Она не придумала его дальнейших реплик; но это было неважно. Этого было достаточно.

Зато то, о чём она подумала дальше, имело настолько сильный эффект, что она мало того, что вскочила с кровати, так ещё и тут же отказалась от этого пагубного плана. Она всего лишь представила, что будет с ней после отказа: она пойдёт к Тине, заявит, что не сможет сегодня работать, и уйдёт домой; придя домой, она тут же ляжет на диван и, сбивчиво дыша, будет ощущать, как будто кто-то пытается содрать с неё кожу; иногда она будет выходить из своего смятённого транса и удивляться тому, насколько ей было плохо; и тому, почему люди не умирали от разбитого сердца. Она будет лежать часами – сегодня, завтра, послезавтра. Она перестанет есть и будет постоянно плакать. На выходных приедет Алиса и, конечно же, заметит её; Кира скажет, что заболела, и переляжет в спальню. Как она могла признаться хоть кому-либо в таком стыде и позоре?

Она резко встала с кровати. Мысль не хотела сдаваться – она спрашивала: что делали те люди, которым было так же плохо, как и ей, но которые жили не одни? Как они скрывали это? Ответ пришёл быстро: никак, скорее всего. Не во всех семьях открыто разговаривали о проблемах других; в таких семьях тебя просто-напросто оставляли наедине с собой или демонстративно не замечали твоё изменившееся состояние, капризно думая о том, что все мы время от времени расстраиваемся, но не все из кожи вон лезем, чтобы прокричать об этом всему миру. Кира вспомнила, как её мама пыталась помочь ей, когда она сильно огорчалась: терпеливо выслушивала причину и мягко пыталась объяснить, почему эта причина на самом деле не могла быть поводом для расстройства; потом она добавляла, что плакать – вредно: от плача болит голова и от него сложно уснуть. Она, конечно, делала это из лучших побуждений. «Но, по сути, она запихивала мои чувства обратно мне в глотку», – разозлённо подумала Кира, нетерпеливо вытерев слёзы. Ещё в подростковом возрасте она научилась не рассказывать маме о серьёзных проблемах (для мелких проблем мама была незаменима – её житейская мудрость помогала найти выход из множества затруднений). «Кому вообще были когда-либо нужно мои чувства?» – внезапно прокричала она внутри себя; в груди что-то настолько сильно заболело, что казалось, будто сердце было порвано и кровоточило. Но сейчас ей не нужно было зацикливаться на своей неудовлетворённости; сейчас ей нужно было собираться на работу.

– Мне надо поговорить, – сказала себе Кира, выйдя из дома.

– Что, ты всё-таки решила, что неопределённость предпочтительнее уничтожающей однозначности?

– Не про это. Я хотела поговорить про… – она не смогла закончить мысль; она разучилась произносить её имя даже внутри своей головы.

– Что, сложно назвать по имени?

– Почти невозможно.

– И что ты хочешь обсудить? Думаешь, что она могла тебе соврать?

– Что?.. Нет. Нет, не думаю. Мне кажется, что это правда.

– И какие у тебя доказательства? То, что она, к примеру, заказала ему список косметики перед отпуском?

– Да,

и что во второй день, когда он показывал мне крышу, он, судя по всему, вернулся обратно к ней. Может, они общаются только в курилке.

– Кстати, насчёт общения в офисе: и он, и она сидят в других помещениях. Может, они целыми днями там воркуют. Ты просто не видишь.

– Всё может быть…

– Так про что ты хотела поговорить?

– Про то, что я никогда не была недовольна своей внешностью и никогда себя ни с кем не сравнивала.

– А теперь что? Недовольна и сравниваешь?

– Да.

– От этого будет только хуже.

– Я надеялась, вдруг у тебя есть совет… – вздохнула она.

– Перестать это делать. Как – не знаю.

– Ладно, проехали… И почему?.. Почему она выбрала именно такую формулировку? Почему с ходу не сказала, что они встречаются?

– Эффектный удар ниже пояса.

– Похоже на то… А знаешь, что? Знаешь, что я думаю? Что мне не стоило говорить, что я слушаю. Всё было хорошо, пока я не сказала правду.

– Ух ты, ух ты, посмотрите-ка, – скептически вернула её рациональная часть, – И что поменялось бы от того, если бы ты как обычно соврала? М? Время бы тут же поехало вспять и поменяло прошлое? Или реальность внезапно бы переформатировалась по твоему хотению?

Кира вздохнула. Пора было отпускать рой тревожных мыслей обратно в свой улей. Нужно было начинать день. Но, как она ни старалась сконцентрироваться, реальность оставалось вязкой, а глаза двигались настолько медленно, как будто делали ей одолжение. Утренний мысленный эксперимент до такой степени выжал её душу, что ей казалось, будто у неё больше не осталось эмоциональных сил. Тем не менее, когда она увидела, что Макс направляется к её столу, у неё по привычке заколотилось сердце, и она начала оживлять в голове все сценарии сегодняшнего разговора, которые она пыталась придумать вчера вечером и сегодня утром.

– Привет. Поговорим? – спросил он сразу, как подошёл.

Несмотря на разнообразие подготовленных сценариев, в её сознание тут же выпрыгнула мелкая обида за его вчерашнюю последнюю фразу; обида требовала немедленного удовлетворения.

– Привет. Думаешь, сегодня со мной будет проще?

Обида возликовала и убежала с поля боя, оставив растерянную армию заранее подготовленных солдат разгребать последствия. Но эта реплика, кажется, не потянула за собой никаких последствий.

– Пожалуйста, – мягко попросил он.

– Хорошо. Куда пойдём? – спокойно спросила Кира, – Только не на крышу, – тут же добавила она, вспомнив, кого они могли там встретить.

– Куда обычно, тогда.

– Мне надоело это место.

Кира услышала лёгкое, но настойчивое покашливание. Быстро обернувшись, она увидела, что Тина стояла у копировального аппарата: это устройство было к Кире ближе, чем любой другой рабочий стол.

– Если пройти ещё дальше, там будет диванчик, – осторожно предложила Тина.

– Спасибо… – пробормотала Кира и тут же встала со своего места.

– Я хотел сказать, что… – начал Макс, как только они тронулись с места.

– Давай не на ходу, – перебила его Кира.

– Как скажешь, – спокойно ответил он, – Я, кажется, понял, что она имела в виду.

– Ты про что?

– Про то, что там правда будет неплохое место.

В соседнем крыле – по крайней мере в его начале – не было офисных пространств: что было в его глубине, Кира не знала; крыло начиналось широким светлым коридором, одна сторона которого почти полностью состояла из оконного стекла, а другая была усыпана разнообразными дверьми в неизвестные ей помещения. Метрах в десяти от того заворота, который она уже начала ненавидеть, стояла перегородка, за которой находился небольшой и пухлый диван, обрамлённый парой больших раскидистых растений.