Тогда ты молчал
Шрифт:
— Заткнись, задница! — прошипел хриплый мужской голос, незнакомый мальчику.
Он продолжал бороться до тех пор, пока не стал задыхаться. Его охватил страх смерти, но вместе с тем он ощущал что-то странное в себе, что делало наслаждением боль и неописуемый ужас. Затем он упал и перестал сопротивляться. На какие-то секунды он потерял сознание. Ему казалось, что его череп стал огромным и словно наполненным газом. Он подумал, что сейчас поднимется в воздух и что так было бы лучше.
— Вставай! Нагнись! — приказал тот же шепчущий голос.
Мальчик, ошеломленный происходящим, сделал то, что ему приказали. Шатаясь, он стоял и смотрел вниз, на влажную,
— Руки на дерево!
Мальчик повиновался. Целый град дождевых капель упал ему на голову, когда его руки коснулись ствола. Мужчина сорвал с него брюки. Затем мальчик услышал, как мужчина так же нетерпеливо срывает с себя брюки и трусы. На какую-то секунду он отпустил мальчика, затем снова схватил его. Страшная, нескончаемая боль пронзила мальчика, когда мужчина воткнул ему что-то горячее и толстое в задний проход. Он закричал.
— Тихо, а то убью!
Но мальчик не мог перестать стонать. Он чувствовал себя так, словно его сажали на кол, который все глубже входил в его тело с новыми и новыми толчками. Ему казалось, что он умирает. Его тошнило, и он почувствовал, как по ногам потекла горячая жидкость — наверное, кровь или моча. Его голова ритмично билась о дерево, руки судорожно цеплялись за ствол, а неизвестный продолжал свое дело. Прошли бесконечные минуты, возможно, даже часы, прежде чем его отпустили. Он рухнул, словно кукла-марионетка, собранная из отдельных частей, — такую он видел в кукольном театре, куда давным-давно ходил вместе с родителями и сестрой.
— Не оборачивайся! Не дай бог, свиненыш, обернешься!
Шепчущий голос, казалось, удалялся, но мальчик не двигался. Вжав голову в лесную почву так, что запах земли и коры буквально забивал ему ноздри, он не открывал глаза, будто надеялся повернуть вспять то, что с ним произошло. Наконец боль заставила его сдвинуться с места. Он с трудом перевернулся на спину. Тело в области заднего прохода горело огнем, но он уже знал, что не умрет от этого. Он осторожно посмотрел по сторонам, но его мучитель исчез.
Он снял обувь и брюки, болтавшиеся, как веревки, на щиколотках. Его ноги были испачканы кровью, воняли мочой и чужой спермой. Мальчик медленно, словно робот, поднялся и снял с себя влажный грязный пуловер. Затем медленно пошел под дождем к воде. Земля на берегу была топкой, его ноги погружались в грязь, было холодно, но он ничего этого почти не чувствовал. Он знал лишь одно: никто не должен узнать о том, что случилось. Он был не из тех людей, которые могли позволить каким-то образом привлечь к себе внимание. Он повторял стучавшие в мозгу слова, как мантру, которая должна была сделать его сильным.
Я не должен бросаться в глаза.
Я не должен бросаться в глаза.
Я не должен бросаться в глаза.
Вода несла его тело, и он заплыл далеко. Нырнул, чтобы смыть с себя все: отвращение, страх, отчаяние. Капли дождя барабанили по его мокрой голове; порывы ветра проносились над серым озером, покрывая рябью поверхность воды. Начинало смеркаться. Он посмотрел на часы. Было полседьмого. Мать, наверное, уже скрылась в своей комнате. Она ничего не заметит. Никто ничего не заметит, если он все сделает как надо. Он поплыл назад, к берегу, надел свои мокрые ботинки, натянул на себя грязные брюки, мокрый от дождя пуловер и побрел домой.
Его мать ничего
Не существовало никого, кому бы он мог рассказать об этом «происшествии».
10
Во вторник, перед первым занятием, все участники семинара сняли обувь, и Плессен, несмотря на жару, раздал всем носки. Затем присутствующие уселись на пол по-восточному, скрестив ноги и подложив под себя подушки. После все представились. Сабина, Гельмут, Рашида, Франциска, Фолькер, Хильмар, Давид. Плессен тоже назвал только свое имя: Фабиан. Вот так. Давид чувствовал себя неловко в своих фирменных джинсах и футболке от Армани. Все остальные участники семинара были одеты в удобные тренировочные костюмы, выглядевшие ужасно дешево и неаккуратно. «Психи» — так Давид раньше пренебрежительно называл людей, прошедших курс психотерапии, поскольку просто не представлял себе, что это такое. Эти люди не были похожи на психов, наоборот, выглядели очень даже нормально. Почему-то при виде их он вспомнил некоторых своих учителей — тех, кого в школе вечно дурачили ученики.
Пока Плессен, вернее Фабиан, рассказывал, как делать так называемое вступительное упражнение, по сути заключавшееся в том, что каждый участник должен был сидеть, закрыв глаза, и представлять свой «внутренний сад», Давид сквозь полуприкрытые веки рассматривал участников семинара, одного за другим. Никто ничем не выделялся. Большинству было уже далеко за тридцать, то есть они были значительно старше того, кто, по предположению отдела оперативного анализа, мог быть убийцей. Взгляд Давида остановился на Фабиане. Хрупкий седоволосый человек с многочисленными морщинами на слегка загоревшем лице. Его узкие губы, казалось, всегда слегка улыбались. Его голос был тихим и монотонным. «Теперь войдите в свой внутренний сад. Подумайте, сияет ли там солнце или, может быть, идет дождь. Есть ли там деревья, цветы или даже дом?» В нем не было ничего примечательного, и Давид в первый раз подумал, что здесь он понапрасну тратит время.
Четыре дня он будет вынужден провести с этими людьми здесь, в затемненном синими шторами помещении. На улице стояла прекрасная для купания погода, в ночных клубах города бушевала жизнь, а он сидел тут — и только из-за ничем не подтвержденного подозрения какой-то главной комиссарши полиции, считавшейся педантичной и лишенной чувства юмора. Его взгляд вернулся к Фабиану, который по-прежнему сидел с закрытыми глазами, не моргая.
— Опиши нам свой сад, Давид, — вдруг произнес Фабиан, словно почувствовал не только взгляд Давида, но и то, что он, единственный из группы, вообще не занимался упражнением.
Давид вздрогнул, как невоспитанный ребенок, которого поймали на краже. Он сразу же закрыл глаза.
— Там, э-э, дом, — сказал он, судорожно соображая. Что же там еще могло быть? — Дом с синими свертывающимися жалюзи и с коричневой дверью.
— Он стоит в твоем саду? Дом? — ласково спросил Фабиан.
— Да. И цветы, конечно.
— Ага. Какие цветы?
— Розы, — ответил Давид, потому что ему ничего другого не пришло в голову. — Красные розы. Целый куст. Прямо у стены.
Он представил себе розы: красные, очень-очень красные. Пышный куст красных роз, в полном цвету. Несколько увядших скрюченных листов лежали на земле.