Тогда ты молчал

фон Бернут Криста

— Стены, — сочинял он дальше, — очень белые. Солнце печет, и…

— Чудесно, — сказал Фабиан. — Вернемся к дому. Посмотри на него внимательно. Теперь тебе не нужно больше рассказывать нам о том, что ты видишь. Но посмотри еще раз внимательно.

— Да, — послушно произнес Давид.

Он вдруг заметил, что его голос стал глубже, чем обычно. Ему показалось, что он словно бы сходит вниз по лестнице неизвестно куда.

— Очень белые стены, — сказал он. — Как известь. И на ощупь как известь.

Голос Фабиана, казалось, звучал у него прямо в ушах:

— А

сейчас подумай, о чем напоминает тебе этот дом. Ты не должен ничего говорить. Но я уверен, что ты уже видел этот дом или похожий на него.

— Нет, — ответил Давид, но в тот же момент понял, что это неправда.

Он откуда-то знал этот дом, это была…

…фотография. Она висела на стене в маленькой тесной квартире его родителей, выходящей окнами на север, на большую улицу с оживленным движением, — шум машин не прекращался никогда, даже ночью. «Улица Верди», — подумал Давид и вдруг словно очутился в этой квартире, он видел и чувствовал ее, ощущал ее запахи. Он слышал ее. Здесь всегда было шумно и темно. А в столовой висел большой плакат с изображением этого дома, под фотографией было написано: «Санторини».

Насколько он себя помнил, этот постер всегда висел в столовой, как выражение несбыточной мечты о…

— Ты о чем-то вспомнил, Давид? — снова раздался голос Фабиана, вкрадчивый и вместе с тем твердый.

Давид открыл глаза. Вдруг он почувствовал, что все тело покрылось потом и его охватила глубокая печаль. Он посмотрел на Фабиана, который совершенно расслабленно сидел в той же позе, со скрещенными ногами, закрытыми глазами и отрешенным лицом.

— Закрой глаза, Давид, — сказал Фабиан. — Тебе не нужно бояться того, что ты видишь. Мы здесь, мы уберем твой страх перед тем, что ты ощутишь как настоящее.

И вдруг действительно напряжение ушло. Давид действительно в мыслях снова был там, в родительской квартире, когда он жил там вместе со своей матерью и сестрой Данаей, потому что отца неделями не бывало дома, а когда он был дома, тогда…

…тогда…

…было не очень приятно. Давид снова стал ребенком, и отец снова орал на него, а Давид упрямо смотрел в сторону, на этот плакат, на котором была изображена лучшая жизнь в теплой стране, в которой все равно они никогда не бывали, потому что его отец…

— Давид, — произнес кто-то.

Голос прозвучал совсем рядом. Давид словно вернулся из дальнего путешествия. Его лицо, все его тело были мокрыми от пота. Перед ним на коленях стоял Плессен.

— Тебе плохо? — спросил Фабиан, но его голос вообще-то не был озабоченным, наоборот, странным образом в нем звучала уверенность, что Давид находится на правильном пути и что все будет хорошо.

Давид улыбнулся. Он чувствовал себя удовлетворенным.

— Прекрасно, — сказал, улыбаясь, Фабиан.

Одним легким, не соответствующим его возрасту движением, он поднялся и отправился на свое место. Остальные участники семинара тоже начали открывать глаза, выпрямляться и потягиваться. У Давида сложилось впечатление, что все они, за исключением его самого, уже не впервые здесь, и он снова удивился: разве Плессен, то есть Фабиан, не обещал, что

за четыре дня под его руководством они освободятся от всех проблем? Или же тут существовали курсы для начинающих и для продвинутых, и он по ошибке попал на последние? Он тоже потянулся, чтобы не отличаться от остальных.

— Сабина, — произнес Плессен. — Я помню, что на последнем занятии ты должна была упорядочить свою семью, но мы не успели это сделать. Ты хочешь сегодня использовать этот шанс?

Сабиной оказалась пухленькая блондинка, на вид, как прикинул Давид, лет сорока.

— Но нас сегодня мало, — помедлив, ответила Сабина.

— Да, правильно, — сказал Фабиан. — Не мне вам рассказывать, почему так произошло, вы обо всем, конечно, уже прочитали в газетах. Таким образом, нам придется сегодня ограничиться самым близким семейным окружением. То есть родителями, дедушками, бабушками, братьями и сестрами. Дяди-тети в расчет не принимаются. Очень жаль, но ничего изменить нельзя.

— Да, — согласилась Сабина с разочарованным видом. — Ну ничего.

— Ты хочешь установить расположение?

— Да.

— Тогда начинай.

Давид ничего не понял. Какое расположение? Что сейчас будет? Он спрашивал у КГК Моны Зайлер, существуют ли книги или брошюры по методикам психотерапии Плессена, но она и сама этого не знала. Потом он побывал в двух книжных магазинах и поспрашивал там. И действительно, книги о том, что делал Фабиан, существовали, их даже было много, но ни одной в тот момент не оказалось в продаже, а времени на то, чтобы получить их по заказу у Давида уже не было.

Однако все остальные участники семинара, казалось, знали, о чем пойдет речь, и неспеша начали вставать со своих мест. Затем, словно сговорившись, все направились в правый угол комнаты. Давид последовал их примеру. Его правая нога онемела от долгого сидения в непривычной позе, да и у остальных дела, похоже, обстояли не лучше. Сабина указала на одного из мужчин, Фолькера, и сказала:

— Ты — мой отец. Стань, пожалуйста, туда.

Потом указала пальцем на Давида:

— Ты — мой брат, встань, пожалуйста, рядом с Фолькером. Нет, ближе. Еще ближе. И я хочу, чтобы ты смотрел на него.

Затем Сабина расположила свою «мать» чуть подальше от «отца» и заставила ее смотреть в другом направлении, не на «отца». Далее Сабина выбрала Франциску, которая должна была изображать ее саму. «Сабина», как ни странно, была поставлена в такое место, что, казалось, у нее нет вообще никакого контакта со своей «семьей». И в этом, очевидно, и состояла ее проблема, потому что когда Сабина по указанию Фабиана внимательно посмотрела на эту, ею самой же составленную группу, она начала плакать.

И в этот момент с Давидом произошло что-то странное. Он внезапно почувствовал себя не то чтобы уж совсем другим человеком, но уже и не самим собой, Давидом. Близость к «отцу» стала мешать, и ему захотелось отодвинуться, отойти куда-нибудь. И Фолькеру тоже было не по себе в роли отца Сабины. Он переступал с ноги на ногу и нервно кусал себе губы. Фабиан подошел к группе, изображавшей семью Сабины.