Тогда ты молчал
Шрифт:
Властный женский голос в трубке спросил:
— Это вы только что звонили мне?
Мона посмотрела на дисплей. Длинный номер с междугородним кодом. Это был тот номер, который она безуспешно набирала на протяжении нескольких часов.
— Фрау Кайзер? — спросила она, боясь поверить, что звонила действительно сестра Плессена.
У пожилой дамы есть цифровой телефон с определителем номера, но без автоответчика?
— Да. Вы несколько раз звонили мне. Я ходила по магазинам, а потом, наверное, не слышала звонка. Но я увидела ваш номер на этой штуке и подумала: дай-ка позвоню, а вдруг
— Да… Очень хорошо, что вы позвонили, фрау Кайзер. Я — главный комиссар уголовной полиции Мона Зайлер. У вас найдется сейчас немного времени? Речь идет о вашем брате.
— О Фабиане? С ним что-то случилось?
В ее голосе не слышалось особого волнения. По крайней мере, такого, с каким говорила бы сестра о любимом брате, когда ей звонят и полиции.
— Да, — сказала Мона. — Это как посмотреть. У него-то все в порядке. Но…
— Слава Богу. Я имею в виду, что рада за него. Знаете, мы, собственно, почти не поддерживаем отношений. Я даже не знаю, чем он занимается.
— Ну он…
— Правда, прошло много лет с тех пор, когда я хоть что-то слышала о нем. Я совсем… Он давно не давал о себе знать, все последние годы. Словно исчез из этого мира.
— Нет, не исчез. Но есть кое-что, в чем вы, наверное, могли бы мне помочь. Пожалуйста, не кладите трубку, мне тут как раз кто-то звонит по внутреннему телефону.
Мона переключилась на внутреннюю линию. Звонил Бергхаммер, желая знать, почему ее нет на совещании. Она ответила, что опоздает на десять-пятнадцать минут и потом объяснит причину задержки. Бергхаммер согласился с этим и положил трубку.
— Фрау Кайзер? Вы еще здесь?
— Напомните, как вас зовут?
— Мона Зайлер, главный комиссар уголовной полиции. Я…
— Вы не могли бы мне объяснить, что все это означает? Вы говорите, с Фабианом все в порядке, однако хотите поговорить со мной. Что случилось, ради Бога?
Мона сделала глубокий вздох и перешла к medias res [21] , пока женщина ее опять не перебила. Если Хельга Кайзер действительно много лет не поддерживала никаких отношений со своим братом, то она как-нибудь переживет неприукрашенную правду.
21
Суть дела (лат.).
— Сын Фабиана Плессена, ваш, э-э, племянник. Он погиб. Насильственная смерть. То же самое случилось с одной из пациенток господина Плессена. Поэтому мы должны с вами поговорить.
— О Боже! Это ужасно!
— Да, это так, и поэтому нам обязательно надо…
— Мне так жаль Фабиана. Это ужасно. Бедный мальчик.
О ком она говорила? О Фабиане Плессене, своем брате, или о его приемном сыне? Да все равно, однако, их разговор складывался как-то трудновато.
— У вас есть под рукой его номер телефона? — спросила женщина. С трудом верилось, что ей уже семьдесят шесть лет. — Я хочу выразить ему свои соболезнования.
— Да, конечно, я вам его сейчас дам, только нам сначала нужно…
— Ах, прошу вас, дайте мне номер немедленно. Это действительно очень важно, и…
— Фрау
— Да, но о чем? Видите ли, я действительно ничего не знаю. Я же не видела моего брата уже много лет.
Как Мона могла сказать ей это? Что фрау Кайзер, вероятно, тоже находится в списке будущих жертв убийцы? Как это можно сказать кому-либо? И действительно ли существовала такая вероятность? Они с братом, как оказалось, вообще не поддерживали отношений. Она жила очень далеко, и, возможно, убийца даже ничего не знает о ее существовании. Стоило ли из-за весьма мнимой опасности наводить страх и ужас на старую женщин?
«В настоящий момент она — это все, что у нас есть», — подумала Мона, и понимание этого совсем не ободрило ее.
— Я хотела бы приехать к вам ненадолго, — услышала себя Мона — и почти одновременно представила, как будет сокрушаться Бергхаммер, рассуждая о том, все ли у нее в порядке с головой, раз она швыряется деньгами налогоплательщиков, чтобы слетать в Марбург лишь из-за какого-то весьма смутного подозрения.
— Это возможно? — все же спросила она. — Вы разрешите мне сегодня зайти к вам? Ненадолго?
— Ах так, я даже не знаю… Мы можем ведь все обсудить по телефону, и вам не надо будет специально приходить.
— Нет, все же это очень важно.
— Я считаю, что в этом нет никакой необходимости. У меня и в доме-то ничего нет. Мне даже и предложить вам нечего.
Моне пришлось подавить улыбку.
— Да ничего не нужно, — ответила она.
— Ну и прекрасно, — но в голосе старухи не было восторга.
Поняла ли она вообще, что Мона из комиссии по расследованию убийств?
— Я сегодня после обеда загляну к вам. Вам подходит время?
— Ну да. Я же все равно буду дома.
Сегодня после обеда. Времени оставалось мало. Может быть, Моне все же следовало предупредить ее? Попросить, чтобы она никого к себе не впускала? Мона отказалась от этой мысли.
Предположение было слишком неопределенным. Не стоило делать это.
Но зачем же она тогда вообще собралась к ней ехать?
— Значит, увидимся после обеда, — сказала Мона и решила оставить все, как есть, хотя что-то в ней говорило о…
Но в принципе, Мона не верила в интуицию. Интуицию приходилось привлекать тогда, когда не было понятно, что делать дальше.
А они не знали, что делать.
Бергхаммер. Она должна ему сказать. А потом попросить Лючию, его секретаршу, заказать билет на самолет.
И надо снова вызвать Плессена. Не позже сегодняшнего вечера, когда она уже будет знать больше.
23
— Я хочу, чтобы ты поблагодарил своих родителей, — сказал Фабиан.
То же самое он говорил вчера Сабине: что дети должны быть благодарны родителям, все равно, причинили они им страдания или нет. Давид не принимал такую норму поведения: с его точки зрения, существовали ужасные родители, которые были виноваты перед своими детьми и заслуживали чего угодно, только не благодарности.