Тогда ты молчал
Шрифт:
Мона расплатилась, попросила квитанцию и вышла из машины. Конечно же, прямого рейса до Марбурга не было, и ей пришлось добираться сюда из Франкфурта на полицейском вертолете. Это было неудобно и очень, очень дорого, и Бергхаммер не на шутку рассердился, но Мона все же настояла на своем. Возможно, Хельге Кайзер не угрожала опасность, но она была единственной, кто хоть как-то был связан с Плессеном и пока что не был допрошен.
— Она не видела его уже несколько десятков лет, — ворчал Бергхаммер. — То есть вообще не имеет никакого представления о его жизни. Ты просто напугаешь
— Вот это и странно, — ответила Мона. — Почему она больше не виделась с братом? Почему она даже не знает своего племянника? Пусть даже он и неродной.
— Это ты можешь спросить у нее по телефону. Для этого и существуют телефоны. И если этого окажется недостаточно, мы пошлем к ней одного из наших коллег из Марбурга, который допросит ее столько раз, сколько будет нужно.
— Послушай, я хочу составить свое представление о ней. Мне кажется, что это важно. Я не хочу, чтобы с ней что-то случилось, мы не все сделали для ее безопасности. А по телефону зачастую люди не рассказывают важных вещей.
— Мона! Преступник, определенно, даже не знает, что у Плессена есть сестра! Эта женщина не имеет для него ни малейшего значения!
— Почему ты так уверен, Мартин? Вполне может быть, что Плессен соврал только нам, а другим говорил правду.
— А зачем ему это делать? Не вижу смысла.
Теперь, когда она стояла перед дверью — вычурным деревянным страшилищем, покрытым коричневым лаком, — ей самой стало казаться, что Бергхаммер прав.
Она нерешительно подняла руку и нажала кнопку звонка. Резкий пронзительный звук ввинтился в уши и заставил ее нервно вздрогнуть. Где-то с полминуты не происходило ничего. Мона позвонила снова. Женщина должна быть дома. Возможно, она наполовину глухая, и поэтому звонок специально настроен на такую громкость.
После второго звонка Мона услышала нерешительные шаги, приближающиеся к двери. Кто-то возился с дверным глазком, который уставился на Мону, словно чей-то злобный глаз. Мона терпеливо смотрела на него, пытаясь выглядеть любезной и добропорядочной, хотя на самом деле ей было не до этого. Правда, полет на вертолете длился всего полчаса, но трясло очень сильно, о чем еще перед вылетом, жуя жевательную резинку, предупредил пилот: «Надвигается непогода. Будет довольно тряско. Хотите пакет на случай тошноты?» Этот вопрос, казалось, доставил ему огромное удовольствие, но Мона в ответ гаркнула на него, заявив, что летает на вертолете не в первый раз и что даст ему знать, если ей что-то понадобится. На счастье, она перенесла полет без постыдного происшествия.
Погода до сих пор не испортилась; здесь было еще жарче, чем дома.
— Главный комиссар уголовной полиции Мона Зайлер, — сказала она прямо в дверной глазок. — Мы с вами говорили по телефону. Вы можете открыть мне?
Раздался лязг замка. У Хельги Кайзер на двери было, наверное, не менее трех задвижек, которые ей всучил какой-нибуть хитрый продавец. Он, очевидно, хорошо знал, что одинокие старые женщины боятся взлома или еще чего пострашнее, хотя такая опасность, с точки зрения статистики, была невероятно мала.
Дверь открылась. Мона не увидела никаких
— М-да, — сказала женщина, недоверчиво осматривая Мону с ног до головы, но не впуская в квартиру. — Я даже не знаю, имеет ли это вообще смысл.
Настроение у Моны было весьма неподходящим для дальнейшей дискуссии. Если разговор будет продолжаться так же тяжко, как начался, то ей придется взять другой тон. В конце концов, речь шла о жизни этой женщины.
— Вы разрешите мне зайти? — вежливо спросила Мона, но при этом впилась таким взглядом прямо в маленькие голубые глаза женщины, что та должна была понять: любые возражения бесполезны.
Женщина бесстрашно выдержала взгляд и не сдвинулась с места.
— Фрау Кайзер, я не хочу вас путать, но я могу вызвать коллег из городской полиции на машине с синей мигалкой, и все такое. И тогда об этом, естественно, узнают соседи. Так будет лучше?
Угроза насчет соседей подействовала: Хельга Кайзер с выражением недовольства на лице отступила од дверного проема и пропустила Мону, прижавшись спиной к стенке коридора и втянув живот. Несмотря на жару, она была одета в длинную серую шерстяную куртку и черную юбку из какого-то толстого, похожего на войлок материала. Первое, что ощутила Мона, когда Хельга Кайзер провела ее по узкому коридору в обставленную древней мебелью убогую гостиную, — запах. Причем в нем не было ничего особенного. Мона знала его по бесчисленным, похожим на эту, квартирам старых людей. Он был сильным, и его нельзя было ни с чем спутать. Он состоял из запаха тела одного и того же человека, запахов средства для чистки ковров, политуры для мебели, пыли, испарений разных домашних животных и той тайной грязи, которая за многие годы набивается в углы и щели и против которой бессильны самые эффективные чистящие средства. У Моны не было другого варианта, кроме как связывать такой запах с запустением и смертью.
Несомненным являлось то, что фрау Кайзер жила здесь уже давно, очень давно.
— Хотите кофе? — не слишком любезно спросила фрау Кайзер.
— Может быть, у вас есть минеральная вода?
— Минеральная вода? Нет.
— Тогда ничего не нужно, спасибо, — сказала Мона.
Она была уверена, что старуха врет. У кого сейчас в холодильнике нет минеральной воды?
— Прекрасно, тогда я приготовлю кофе себе, если вы не возражаете.
— Конечно, — согласилась Мона. — У меня есть время.
Это было не совсем так. Ей, правда, придется провести эту ночь, скорее всего, в Марбурге, поэтому она не торопилась побыстрее попасть в свою ужасную комнату в гостинице возле центрального вокзала. Но ей до девяти часов нужно будет позвонить Бергхаммеру, чтобы сообщить ему самую свежую информацию. На девять часов Бергхаммер вызвал Плессена. Да еще и Давид Герулайтис, который не давал знать о себе уже два дня. Ему тоже надо будет позвонить, хотя особых надежд на этот разговор она и не возлагала. С тех пор как она узнала, что Плессен не сказал правды о своем сыне, она стала настороженно приглядываться к нему.