Тогда ты молчал
Шрифт:
Мона подавила зевок. Клаудиа Джианфранко спросила:
— Я должна об этом рассказывать? Я имею в виду, что это настолько личное… Я даже не знаю, одобрит ли его семья…
— К сожалению, это сейчас не имеет значения. Произошло убийство, значит, личного больше не существует.
Бергхаммер или Фишер уже говорили ей, наверное, об этом. Или они вообще не задавали соответствующих вопросов? Мона даже не успела прочитать протокол предыдущего допроса, Бергхаммер только коротко проинформировал ее о самых важных результатах. Мона повторила свой вопрос:
— Что рассказал господин Джианфранко о семинаре?
Клаудиа
— Ну хорошо, — сказала женщина. — В принципе, можно опустить некоторые подробности. Паоло был наркозависимым. Героин. Уже давно, как минимум, года два. Это началось, когда он как врач стал участвовать в программе, которая предусматривала обеспечение самых тяжелых наркоманов героином, чтобы им не приходилось добывать его на улицах, заражая других СПИДом.
— Когда он сам начал принимать наркотики?
— Где-то через полгода после того, как начал работать в программе. Для себя он обосновывал это тем, что ему, мол, хочется знать, что чувствуют его пациенты. Он принял героин раз, затем еще раз… Сначала из интереса. Затем стал принимать его каждый раз, когда хотел чувствовать себя лучше или когда дела шли неважно.
— Какие дела?
— Например, наша семейная жизнь.
В глазах Клаудии Джианфранко появилось выражение безысходности и, возможно, чувства вины.
— Ваша семейная жизнь складывалась не очень удачно, и поэтому ваш муж утешал себя наркотиками, — сказала Мона подчеркнуто деловым тоном.
Она не хотела проявлять свои чувства, по крайней мере, сейчас. Иногда эмоции оказывались полезными, но зачастую они способствовали искажению фактов и наводили на ложный след.
— Да. Приблизительно так и было. Тогда, конечно, я ничего об этом не знала. Потом я нашла героин в его тумбочке в спальне.
— Ладно, ваш муж был наркозависимым, ваш брак — неудачным, вы развелись. Но какое отношение к этому имела семья господина Джианфранко?
— Я, собственно, тоже думала, что никакого. Я ведь даже не поняла смысла этой психотерапии. Но Паоло, с подачи этого психотерапевта, считал, что семья формирует определенный тип поведения. Паоло был первенцем в семье, как и его отец и дед со стороны отца. Все эти мужчины стали заложниками успеха. Они во что бы то ни стало должны были совершить нечто выдающееся, потому что когда-то какой-то предок что-то такое совершил. И все они не смогли выполнить это культивируемое требование, очевидно, их считали неудачниками. Дед покончил жизнь самоубийством, отец Паоло стал алкоголиком и умер от цирроза печени, и Паоло ждало то же самое. Он так это представлял. На семинаре он осознал, что он приговорен к смерти.
— Ну да, — по интонации Моны можно было предположить, что ей мало что понятно. — И что ему посоветовал
— Очень простую вещь. Он посоветовал ему отказаться от определенной ему задачи, — ответила Клаудиа Джианфранко. — Если я правильно поняла, он провел с ним какой-то ритуал. В любом случае, речь шла об отказе от предназначения, чтобы в результате избавить его от «давления успеха».
— Но это вполне разумно.
— Да, но ритуал не… Я даже не знаю, наверное, что-то не сработало.
— Вообще?
— Мне кажется, что во время семинара все было в порядке. Там Паоло чувствовал себя хорошо, он как бы освободился и был безумно благодарен Плессену. Но потом у него появились страхи, настоящие приступы панического страха. Обычно это случалось по вечерам, когда он был один в своем гостиничном номере.
— Почему?
— Он не мог объяснить мне этого. Страх инфаркта у него проявлялся лишь на физическом уровне: внезапно выступал пот, появлялось страшное удушье. И кроме того, его преследовала идея-фикс: что он умрет от своей наркозависимости или от своей никчемности, как его отец и дед. Когда Паоло сказал об этом Плессену, тот повторил ритуал на следующий день, то есть на третий день семинара. Но после этого ночью состояние Паоло снова ухудшилось, и на следующий день он решил прервать семинар.
— И после этого приехал к вам.
— Да, он сел в поезд, оставив свою машину на стоянке, потому что думал, что не сможет вести ее в таком состоянии. Всю ночь он был у меня, он не мог спать один, опасаясь, что с ним может что-то случиться. Он был совершенно подавлен. Я боялась за него, но мне не хотелось, чтобы он постоянно оставался со мной.
— И вы на следующий день отправили его домой.
— Да. Я не хотела вообще оставаться с ним. Я… Мы же были уже разведены. Он изменяя мне, я изменяла ему, мы ссорились, и однажды наша любовь умерла. Я хотела начать новую жизнь, без него. У меня уже был другой мужчина, я снова чувствовала себя хорошо. В конце концов, я же не нянька для больных!
— Да, действительно, — сказала Мона мягко.
— Я же не могу всю свою жизнь ухаживать за ним! — это прозвучало как крик души.
— Нет, — успокоила ее Мона. — Этого никто не может от вас потребовать.
И все-таки женщина начала плакать. Мона зажгла сигарету, нагнулась к ней и вставила сигарету ей в губы. Женщина улыбнулась сквозь слезы и сделала затяжку.
— Извините, — сказала она во второй раз.
— Может быть, сделаем перерыв? — спросила Мона.
— Нет. Уже ничего, — Клаудиа Джианфранко вытащила носовой платок из сумочки, вытерла слезы и высморкалась.
У нее под глазами слегка размазалась тушь для ресниц, но никто из присутствующих не указал ей на это.
— Что произошло потом? — спросила Мона. — Я имею в виду, вы еще говорили с ним по телефону, связывались по электронной почте или как-то еще?
— Да, мы часто созванивались. Он… он рассказал мне, что хочет, чтобы Плессен повторил этот ритуал с ним. Это была его очередная идея-фикс. Но Плессен…
— Что Плессен? — Мона насторожилась.
— У него, наверно, для Паоло не оказалось места на семинаре. Ну я могу понять это, у него все расписано, а тут еще состоялась телевизионная передача, после которой его терапия стала широко известна у вас.