Тогда ты молчал
Шрифт:
— Ах да, Фабиан. Он вскоре, задолго до строительства Берлинской стены, смылся на Запад, начал изучать там философию и прекратил всякие контакты со своей семьей.
— Вы имеете в виду — психологию.
— Нет. Философию. Фабиан — не психолог.
— Нет? — изумленно спросила Мона.
— Нет.
И снова у Моны появилось ощущение, что Хельга Кайзер знает больше, чем говорит. Но никакие настойчивые расспросы не помогали.
— Как вы думаете, почему он оборвал контакты с вами? — все-таки Моне было важно знать это.
— Об этом
— Вы поссорились?
— Спросите его сами. Мне все равно.
Мона сняла наушники, своей перемычкой неприятно давившие на темя. Какое-то мгновение ей казалось, что она подобралась к истине близко, очень близко. Завтра с утра ей срочно нужно будет поговорить с Плессеном, и в этот раз так просто он от нее не отделается. Она сидела на кровати, по-восточному скрестив ноги, закрыв лицо руками. Ей, вообще-то, нужна была команда местной полиции для наблюдения за Хельгой Кайзер, но Бергхаммер, судя по результатам сегодняшнего допроса, вряд ли поддержал бы ее в этом, а ей самой писать прошение вряд ли имело смысл.
И это было правдой. До сих пор не было доказательств, что Хельга Кайзер знала что-либо важное, позволявшее ускорить расследование дела. До сих пор только у Моны складывалось впечатление, что два человека умерли из-за чего-то, случившегося в семье Плессена. Чего-то нехорошего, что…
Вот именно — что?
«Если там что-то и было, то с того времени прошло почти шестьдесят лет, а преступник убивает сейчас и здесь, и к тому же он определенно не стар», — сказал бы Бергхаммер, и с ним было бы сложно не согласиться.
А почему бы, собственно, и нет? Не требуется слишком напрягать силы, чтобы воткнуть кому-то шприц с героином, особенно если жертва даже не сопротивляется. Это мог бы сделать каждый, даже пожилой человек, даже маленькая девочка.
Но шестьдесят лет спустя? Кто бы мог так поступить? И почему именно сейчас?
Может, произошло что-то, что, так сказать, выманило преступника из засады?
Но что же это могло быть?
Мона взяла телефон и позвонила Бергхаммеру, заранее не обдумав, что же она ему скажет. Но это уже не имело никакого значения, потому что Бергхаммер не дал ей произнести ни слова.
— Классные новости! — закричал он, казалось, прямо Моне в ухо.
— Что?
— Мы его нашли.
— Что? Кого?
— Мона! Преступника. Мы его нашли, скажем так, с большой долей вероятности.
Моне захотелось швырнуть трубку в угол комнаты. Не может такого быть! Она проделала утомительное путешествие черте куда, позволила водить себя за нос какой-то старухе (потому что Мона именно так восприняла их разговор), а дома произошло самое главное.
— Кто он? — слабым голосом спросила она.
— Врач. Он — швейцарец. Имел доступ к героину, выписывая на него рецепты для самых тяжелых наркоманов.
— Ну и что?
— Он был раньше пациентом — клиентом — Плессена. Вчера он умертвил себя при помощи героина, предварительно
— Итак…
— Никто не знает, чем он здесь занимался. Он был зарегистрирован в пансионате на протяжении всего времени, когда происходили убийства. Все время. Никакого алиби. И еще: он вырезал из газет все заметки по этим убийствам. Они лежали в его комнате, подшитые в папку.
— Что написано у него на руке?
— Больше не могу. Вырезано аккуратно, острым ножом.
— Как у предыдущих жертв?
— Почти. Буквы на предыдущих были покрупнее. Да ладно, на себе так точно не вырежешь.
— Мартин! А ты не подумал, что он мог только подражать убийце? Я имею в виду все эти статьи…
— Да, да. Теоретически это возможно, и мы пока что не прекратили расследования. Но я думаю, что это — он.
— Мартин…
— Да?
— Ты уже… отменил вызов Плессена?
— Да, конечно, Мона. Здесь дела поважнее. Я этого Плессена могу пригласить и в любое другое время.
— Конечно.
— Возвращайся домой. Когда у тебя вылет?
— В восемь.
При мысли, что завтра снова придется лететь вертолетом, ее уже сейчас затошнило. Когда она положила трубку, в сумке зазвонил ее мобильный телефон. Она посмотрела на дисплей: незнакомый номер чьего-то мобильника.
— Зайлер, — устало сказала она.
— Давид Герулайтис. Я не помешал?
Что-то в его голосе встревожило ее.
— Нет, вовсе нет. Я сама только что хотела вам позвонить.
— Да?
— Давид, э-э… простите, господин Герулайтис. Что случилось?
— Я не знаю.
— Вы не знаете?
— Вы могли бы…
— Да?
— Мы могли бы с вами встретиться? Прямо сейчас, где угодно? Я немного… в общем…
— Я, к сожалению, не в городе. Мы могли бы поговорить сейчас, и вы мне просто скажете, что случилось.
Его голос. Он был какой-то… странный. Словно Давид был не в себе.
— Пожалуйста, господин Герулайтис Мы можем поговорить сейчас, у меня есть время.
— У меня… у меня нет новостей. В том смысле.
— Но что-то же у вас случилось, я же слышу!
— Фабиан Плессен. Он — маг. Черная магия.
— Что?
— Он все выуживает из людей. А затем бросает их. Как пустые оболочки.
Мона поняла.
— Он вас… э-э… лечил?
— Если можно так сказать.
Мона закрыла глаза. Да, она предупреждала Герулайтиса, но, в конце концов, он показался ей психически уравновешенным и достаточно опытным для такой работы. Умный молодой мужчина, который работал под прикрытием в отделе по борьбе с наркотиками и производил впечатление вполне хладнокровного и уверенного в себе человека, которого никто и ни в чем не может упрекнуть. Что сделал с ним Плессен? Ее охватила ярость. Плессен в ее глазах стал таким подозрительным, что она пожалела, что не занималась им раньше более настойчиво.