Тогда ты молчал
Шрифт:
— Спокойно, господин Герулайтис. Где вы сейчас?
— Я… в одном кафе.
— Почему вы не едете домой? К своей семье?
— Нет! Я не могу туда сейчас! Я — развалина.
— Именно поэтому, — мягко сказала Мона. — Дома вы успокоитесь, восстановите силы. Вас сможет успокоить жена.
Он же женат или нет? Мона не могла вспомнить это со стопроцентной уверенностью.
— Нет, все это дерьмо! Я даже не могу рассказать Сэнди, что случилось! Как я могу успокоиться, если я не имею права сказать ей, что случилось?
— О’кей, — сказала Мона. — Тогда расскажите мне.
— Сейчас? По телефону?
— Конечно. А почему нет? Скажите мне, а потом мы вместе подумаем,
Долгая пауза. Затем:
— У меня был секс с моей сестрой. Сейчас об этом знает Фабиан.
— Ого!
Она и не подозревала, какие его мучили проблемы. Конечно, нет. Если бы она хотя бы догадывалась, то ни за что не послала бы его на это задание.
— Мне было восемнадцать, ей — четырнадцать.
— Так что…
— Я до сих пор люблю ее. И буду всегда любить только ее. Сейчас она — наркоманка. Наркозависимая. Это моя вина.
Телефон щелкнул. Герулайтис отключился. Мона сразу же набрала номер, указанный на дисплее, но Давид или вышел из зоны покрытия, или отключил свой мобильный телефон. Была активирована только голосовая почта. Она подумала, стоит ли оставлять ему сообщение. В конце концов Мона сказала:
— Пожалуйста, позвоните мне, Давид! Нам нужно об этом поговорить. Пожалуйста!
Она слышала свой голос и звучавшее в трубке эхо. Затем стала ждать его звонка. Нужно было срочно отстранять его от выполнения задания. Но если она правильно его оценила, он этого не допустит. Он не тот, кто сдается. Давид будет настаивать на том, чтобы ему позволили довести дело до конца.
Между тем было уже пол-одиннадцатого. Она поднялась и открыла окно. Холодный дождь ударил ей в лицо, и за секунду вся передняя часть футболки промокла насквозь. Мона закрыла глаза и открыла рот. Вода щипала ей язык, она была приятной на вкус и прохладной.
«Что же, что же мне теперь делать?» — думала она.
27
В прошлом для мальчика слово «любовь» было пустым звуком, оно служило ему для того, чтобы скрывать свои истинные намерения и одновременно создавать у других впечатление, будто он понимал, о чем говорил, что он один из тех, кто знает, что это такое. Сейчас он начал смутно догадываться, что такое любовь на самом деле: опасный хаос в голове, захватывавший его до такой степени и доводивший его до такого состояния, что в некоторые дни — он называл их «днями Бены» — на него нападал нескончаемый понос, и он не мог ничего есть. Когда Бена приближалась к нему, ему казалось, что все его чувства фокусировались только на ней, словно она была властной богиней, не терпящей никаких иных чувств. Тем не менее, ему и в голову не приходило даже прикоснуться к ней. Таким, как он, это запрещалось само по себе, и, вопреки всякой логике, он думал, что Бена это понимала и одобряла: «Бене и мне, — думал он, — не нужны телесные контакты, потому что наши души уже вместе». Так было вплоть до того дня — воскресенья в середине августа, — когда она ему изменила.
Так он это воспринял.
Позже — слишком поздно — он понял, что Бена ни секунды его не понимала. Общность их душ была лишь плодом его воображения. Бена не была особенной, она не обладала какими-то дарованиями, она не была его сестрой по духу. Наоборот. Она ничем не отличалась от остальных, была лишь более привлекательной, чем остальные идиотки, суетящиеся вокруг него. Иногда, в минуты горького разочарования, он громко смеялся над собой и своей безграничной глупостью, которая чуть было не заставила его проявить легкомыслие.
До этого лето было холодным
Ему это было на руку. Его уродливые маленькие демоны — он теперь их так называл: уродливые маленькие демоны, и это название делало их обманчиво более безобидными — уже несколько дней бушевали у него в голове. Его видение окружающего мира изменилось кардинальным образом: мир казался ему словно бы освещенным невыносимо ярким светом, обнажавшим его тонкие острые контуры и делавшим ощутимой его хрупкость. Для того чтобы положить конец этому неприятному ясновидению, надо было что-то предпринять, что ублажило бы демонов. Он, недолго думая, отправился в свою комнату и взял ружье. Мать была на воскресном дежурстве в клинике, и он был полностью предоставлен себе. Старый дом, казалось, трещал и раскалывался от иссушающей жары, пыльный воздух проникал в легкие. В кухне он выпил большой стакан воды, затем вскинул ружье на плечо и отправился в путь.
Он медленно продирался через заросли лозы на берегу, направляясь к густому лесу. Вокруг него жужжали комары, а больше не было слышно никаких звуков. Казалось, природа погрузилась в послеобеденный сон. Собственно говоря, это было неподходящее время для охоты, особенно летом. Но демоны не придерживались определенного распорядка. Они кричали и нашептывали что-то, пытаясь заставить его двигаться в определенном направлении, и, после нескольких попыток не подчиняться им, он сдался. Вскоре он уже двигался вперед, шаг за шагом, словно в трансе. Под его ногами трещали ветки, пот заливал лицо. Даже тени пихт и сосен не спасали от жары.
Внезапно он остановился, услышав какой-то чужеродный для леса звук. Тихий стон, потом приглушенное хихиканье. Он замер, пытаясь не дышать. Ружье сдавливало нерв на спине, и мальчик тихонько перевесил его на другое плечо. Дятел отбивал монотонную телеграфную дробь на стволе дерева, а в зарослях раздавался какой-то шорох. Мальчик стоял неподвижно, весь обратившись в слух. И снова он услышал тихий стон, где-то совсем близко от него. Он доносился… спереди, слева. Мальчик снял ружье и беззвучно положил его на землю. Затем опустился на землю и пополз, стараясь производить как можно меньше шума, к месту, откуда доносились эти странные звуки.
Через одну-две минуты он наткнулся на полянку, там на траве лежала Бена с каким-то парнем из их школы, насколько помнил мальчик, его звали Пауль и он был на два класса старше их. Мальчик отпрянул назад, ему не удалось сделать это тихо, но парочка была слишком занята собой, чтобы заметить его. Они лежали на узорчатом шерстяном одеяле коричневатого цвета, Бена склонилась над Паулем, ее темные волосы свешивались на одну сторону и, казалось, гладили ее щеку. Она была полностью голой. Мальчик впервые увидел белые груди Бены, резко контрастировавшие с ее загорелым животом (она не хотела купаться голой, как это часто делали другие, а всегда оставалась в купальнике, и это тоже нравилось мальчику). Пауль потянул ее вниз, его губы словно слились с ее губами, и в конце концов Бена, как само собой разумеющееся, уселась на него верхом и ввела его твердый член в свою… свою…