Тогда ты молчал
Шрифт:
Плессен был ее последней надеждой. Не может быть, чтобы он не знал преступника. Только не это. Плессен был ее последней надеждой. Он что-то пробормотал, и Мона снова наклонилась к нему. Она расслышала:
— Это был тот самый мужчина, что и на видеокассете.
— На какой видеокассете? Где она?
— В моем бюро. Он меня шантажировал. Я дал ему много денег. Но он постоянно хотел больше.
— Денег за что? Чтобы он чего-то не делал?
— Это долгая история.
— Поэтому вы сказали, что ваша сестра умерла, хотя она была живой? Чтобы
Плессен не ответил, но отвел взгляд. У него были глаза смертельно больного человека. Но это все же был ответ. В этот момент в дверь постучали, и вошла женщина-врач с гладко причесанными светлыми волосами. Мона подняла руку, и врач непроизвольно остановилась. Мона понимала, что сейчас счет пошел на секунды. Ей не дадут спокойно поговорить с тяжелораненым человеком, и, с точки зрения врачей, это было вполне понятно. Она ломала себе голову над последним вопросом, который заставил бы его сказать правду, пока его не увезли в операционную.
Мона повернулась к Плессену.
— Где находится Ханнес Шталлер? — спросила она.
На лице пожилого человека отразилось полнейшее непонимание, и уверенности у нее поубавилось.
— Ханнес Шталлер, — повторила она настойчиво. — Внук вашей сестры. Сын невестки Хельги Кайзер — Сузанны Шталлер. Где он?
И тут что-то изменилось, и не только в лице Плессена. Казалось, в палате посветлело.
— Сузанна… — прошептал Плессен.
— Да?
— У нее теперь другая фамилия. Теперь она… уже не помню… Она мне один раз звонила, пару месяцев назад…
— Где она сейчас?
— Ей нужна была помощь, деньги. А я…
— Вы ей отказали?
— Я же ее не знаю. Я…
В палату вошли две медсестры. Врач подошла к кровати и сказала:
— Слушайте, фрау… как там вас, немедленно прекращайте. Мы должны готовить пациента.
— Да, — сказала Мона. — Еще один вопрос: пожалуйста, вспомните, какая сейчас фамилия у Сузанны Шталлер? Пожалуйста, господин Плессен, подумайте. Где она сейчас?
— Она живет где-то тут, в городе. Фамилия… Что-то на «К» — Кайлер…
— Кляйбер? — переспросила Мона, сама не зная, почему.
— Да! Правильно, Сузанна Кляйбер.
Докторша отодвинула ее в сторону, и Мона больше не сопротивлялась. Она вышла в коридор и села на скамейку у окна.
Кляйбер. Чья же это фамилия? Что она ей напоминала? Она вытащила мобильный телефон, чтобы позвонить в децернат. Дверь палаты Плессена распахнулась, и мимо Моны проехала каталка. Она увидела лицо Плессена, его синие глаза, которые смотрели на нее так, словно он что-то хотел ей сказать. Она бросилась следом за врачом и медсестрами, увозившими его на операцию, которую, возможно, он и не переживет.
Догнав каталку, она пошла рядом с ней и взяла Плессена за бледную, очень изменившуюся руку. Он все еще смотрел на нее, как ребенок смотрит на мать: он боялся, она это чувствовала. Это был страх, что он больше никогда не проснется, никогда. Они остановились перед дверью лифта Врач нажала на кнопку. Дверь лифта бесшумно раскрылась.
— Все,
Но Плессен уцепился за руку Моны.
— В моей спальне, — сказал он вдруг громким и чистым голосом.
— Да?
— Там вы найдете письмо.
Мона среагировала моментально.
— Письмо вашей сестры ее сыну?
— Оно… в моей тумбочке. Копия. Он меня этим шантажировал.
— Кто? Кто шантажировал вас?
— Я… я его не знаю. Я не знаю, кто это. Я не знаю, откуда у него это письмо. Он сказал, что купил его у кого-то.
Купил? Что-то невероятное!
— У кого он его купил?
— Я… Я не знаю.
— О’кей. Я… мы это узнаем.
Но Плессен все еще не отпускал ее руку.
— Мне очень жаль, — сказал он. — Так жаль. Я…
— Да, — проговорила Мона. — Мне тоже жаль. Удачи вам.
Рука Плессена обмякла, и Мона осторожно уложила ее на тонкую простыню. Врач толкнула кровать в лифт, и дверь закрылась.
23
«Янош», — произнес Давид. Янош, его напарник, которому он доверял, как доверяют лишь лучшим друзьям. Янош был его лучшим другом. И вот оказывается, что он — тайный злой гений преступлений, которые не укладывались даже в буйную, впитавшую многолетний опыт фантазию Давида.
— Привет, Давид, — сказала фигура у окна, и если у Давида и были какие-то сомнения по поводу ее идентичности, то теперь они исчезли. Это был голос Яноша, его тихий смех, который был Давиду знаком, как его собственный. В этот момент освещенность кадра изменилась. Кто-то включил фонарь, и его луч медленно, чтобы создать еще большую напряженность, стал двигаться в направлении Яноша, пока не осветил его лицо, так что теперь его легко было узнать: пепельно-светлые очень коротко подстриженные волосы, острый орлиный нос, не очень чистая кожа, хотя ему было уже за тридцать, тонкие губы, крепкий подбородок. Слегка повернутая левая нога — недостаток, который Янош устранил путем длительных упражнений, так что он был заметен только тогда, когда Янош сильно уставал.
— Ты, конечно, удивлен, что видишь меня здесь, Давид, — сказал Янош, и это прозвучало так, словно он читал готовый текст или словно он выучил его наизусть специально для этого случая. — Но ты должен знать, что ты был единственным человеком, которому я доверял, и поэтому я хочу, чтобы ты знал обо мне все до того, как я исчезну. Давай начнем, ну хотя бы с «перелома» [38] .
Тогда мне было семнадцать, и там, откуда я родом, произошли, скажем так, некоторые вещи, побудившие меня искать счастья в другом месте. Все началось…
38
Die Wende, перелом (нем.) — период, предшествовавший объединению Германии.