Токио
Шрифт:
Ночью шел снег. Пурпурная гора за крепостными стенами уже не белая, а красная от огня. Пламя, охватившее ее со всех сторон, цвета крови. Оно отбрасывает в небо страшный ореол. Шуджин долго стояла у открытой двери, в дом вливался холодный воздух, и вскоре я уже видел собственное дыхание.
– Видишь? – повернулась она ко мне. Волосы распущены по спине, в глазах торжествующий красный огонь. – Горит Цзыцзинь. Все, как я говорила.
– Шуджин, – взмолился я, – не стой у двери. Это опасно.
Она повиновалась, но не сразу. Закрыла дверь, пришла и молча села в углу, прижала к животу два старинных заклинания, которые привезла из Поянху. Ее щеки раскраснелись на морозе.
Почти все утро я просидел за столом рядом с чайником. Чай в чашке стыл. Прошлой ночью мы спали несколько минут, полностью одетые, в обуви, на случай, если придется бежать. Время от времени кто-то из нас садился, смотрел
Примерно в одиннадцать часов мы услышали шум, похожий на минометный огонь. Переглянулись. Затем начались отдаленные взрывы – один, два, три, четыре – через короткие промежутки, и снова все стихло. Прошло десять минут, и в нашем переулке начался страшный шум. Я подошел к торцовой стене, заглянул в щель между ставнями и увидел, что чья-то коза отвязалась от привязи и бегает в панике, спотыкаясь, наталкиваясь на деревья и ржавую металлическую ограду. Она раздавила копытами сгнившие летние гранаты, и снег окрасился в цвет крови. Никто не вышел из дома, чтобы поймать козу. Должно быть, хозяева уже уехали из города. Только двадцать минут спустя коза сумела выбраться на улицу, и снова наш переулок погрузился в молчание.
22
После той ночи Джейсон начал на меня смотреть. У него вошло в привычку смотреть на меня, когда мы возвращались домой из клуба, когда я готовила еду или когда все мы сидели в гостиной перед телевизором. Когда я подносила клиенту зажигалку, Джейсон стоял в нескольких футах от меня и смотрел так, словно его забавляло все, что я делаю. Такое внимание было ужасно и в то же время волнующе – раньше никто на меня так не смотрел, и я не представляла, что сделаю, если он подойдет ко мне. Я все время подыскивала предлоги, чтобы не попадаться ему на пути.
Пришла осень. Изнурительная жара, раскаленный металл, запахи жареной еды и канализации уступили место более прохладной погоде. Небеса очистились от мглы, клены засыпали город рыжей листвой, в воздухе пахло дымом. Казалось, мы вернулись в послевоенную Японию и ходили между кострами, на которых готовили пищу. Стоя на галерее, я могла дотянуться до ветки и сорвать зрелую хурму. Комары покинули сад, и это расстроило Светлану – она сказала, что после их отлета мы все обречены.
Фуйюки так и не посетил клуб. Ши Чонгминг продолжал упорствовать, иногда я думала, что мои шансы увидеть фильм равны нулю. Однажды, не выдержав, я села на поезд до Акасаки и в уличном автомате набрала номер телефона с карточки Фуйюки. Медсестра – я была уверена, что это медсестра, подошла к телефону и сказала: «Моси-моси» [52] . Я замерла с трубкой у уха, вся моя отвага немедленно испарилась. «Моси-моси», – повторила она, но я уже отказалась от своего намерения – бросила трубку на рычаг и пошла прочь от будки так быстро, как только могла, не оглядываясь. Возможно, Ши Чонгминг был прав, когда говорил, что нельзя получить шелк из листа шелковицы.
52
Сокращение от мосимасу-мосимасу, что означает «говорю, говорю».
В Кинокунии, большом книжном магазине в Синдзю-ку, я скупала книги по альтернативной медицине. Купила и несколько китайско-японских словарей и сборники очерков о якудзе. В следующие дни, в ожидании визита Фуйюки, запиралась в своей комнате на долгие часы и читала о китайской медицине, пока не узнала все о прижигании [53] , об акупунктуре каменными иглами, о ранних операциях Хуа То [54] и экспериментах с анестезией. Вскоре до меня дошел смысл упражнений «Игры пяти зверей» [55] . Ознакомившись с работой Шен Нонга «Materia Medica» [56] , я могла теперь рассказать о систематике растений. Я читала о костях тигра, о желе из черепахи, о желчном
53
Метод рефлексотерапии – медленное окуривание рефлексогенных точек путем сжигания пучка полыни.
54
Древнекитайский врачеватель (145-208), живший в последние годы династии Хань.
55
Комплекс оздоровительных упражнений, имитирующих движения и позы животных: тигра, медведя, оленя, обезьяны и тигра.
56
Область химии, связанная с приготовлением лекарств, их дозировкой и способами применения.
57
Соевый творог.
Но Ши Чонгминг говорил о чем-то таком, с чем ранее никто не встречался, о том, что хранилось в тайне.
Однажды я взяла все свои краски и написала картину. На ней был изображен человек в городе во время войны. Лицо как у актера из театра Кабуки, гавайская рубашка, позади фигуры – американский автомобиль. В такой машине мог бы разъезжать гангстер. Возле ног человека валялись медицинские флаконы, перегонный куб, дистиллятор. Нечто драгоценное – нелегальное? – то, о чем никто не осмеливался говорить.
– Как красиво, – сказал Ши Чонгминг. – Правда?
Я посмотрела из окна его кабинета на деревья, покрывшиеся красной и золотой листвой. Мох на земле принял пурпурно-зеленую окраску, словно перезревшая слива. Время от времени в открытые двери входила призрачная фигура в кимоно и маске кэндо [58] . Раздавались крики из додзё [59] , и тучи ворон, хлопая крыльями, снимались с деревьев. Действительно, красиво. Я не понимала, почему не могу отделить красоту от контекста. Я не могла не думать, что современный город охочей до власти Японии поймал красоту в свою ловушку.
58
Маска фехтовальщика.
59
Зал для занятий боевыми искусствами.
– Стало быть, вы из тех, кто не может простить? – Я повернулась и посмотрела ему в глаза.
– Простить?
– Японию. За то, что она сделала в Китае.
В голову мне пришли слова китайского американца, историка. Я училась у него в университете: «Жестокость японцев превышала воображение. Жестокость они подняли до уровня искусства. Если последует официальное извинение, будет ли этого достаточно, чтобы мы простили?»
– А вы что же, простили? – спросила я. Он кивнул.
– Как вы могли?
Ши Чонгминг закрыл глаза, на его лице играла улыбка. Он долго молчал, обдумывая ответ. Могло показаться, что он уснул, если бы не его руки – они двигались и трепетали, как умирающие птицы.
– Как? – переспросил он и поднял голову. – И в самом деле, как? Кажется, что это невозможно, верно? Но я многие годы размышлял об этом – годы, в которые я не мог выехать из собственной страны, годы, в которые не выходил за пределы собственного дома. Пока меня не вышвырнули на улицу, пока не прогнали по городу с табличкой… – Большим и указательным пальцем он ткнул себя в грудь, и я немедленно подумала о фотографиях, сделанных в период Культурной революции. – Красные отряды сгоняли в толпу людей и вешали им на шею таблички типа «Ученый – ренегат» и «Антипартийный элемент». Пока вы этого не испытали, вам не дано познать человеческую натуру. Прошло много времени, но я постиг одну простую вещь: я понял, что такое невежество. Чем больше я его изучал, тем больше становилось ясно, что их поведение было вызвано невежественностью. Да, в Нанкине была горстка солдат, и в самом деле злобных по натуре. Этого я оспаривать не стану. Ну а другие? Самым большим грехом была их невежественность. Вот так все просто.