Токио
Шрифт:
Я опустила голову, желая спрятать от него невольную улыбку. Задрожали плечи, большим и указательным пальцами я схватила себя за нос, чтобы не тряслась голова. На меня нахлынуло чувство облегчения.
– Так будете или нет? – спросил он. – Будете помогать мне?
Согнав с лица улыбку, я опустила руку и посмотрела на него.
Он показался мне еще меньше ростом. Хрупкий старик в поношенной куртке. Его глаза превратились в булавочные головки, на переносице выступил пот.
– Будете?
Какая удивительная история. Заключить сделку со старым профессором, который, насколько я понимала, мог оказаться таким же сумасшедшим, какой
– Да, – сказала я тихо. – Да, я это сделаю.
Внизу были ворота, от которых отходил туннель. Я удивилась, когда заржавевший ключ повернулся в замке и дверь, пусть и неохотно, отворилась. Я выпустила Ши Чонгминга прямо на улицу.
– В Китае, – сказал он мне, остановившись в дверях в надвинутой на глаза шляпе, – мы не думаем о времени, как вы на Западе. Мы считаем, что наше будущее… можно увидеть в прошлом.
Глаза его обратились к саду, словно оттуда кто-то прошептал его имя. Он поднял руку, будто почувствовал дыхание на своей ладони.
Я оглянулась на каменный фонарь.
– Что вы можете увидеть, Ши Чонгминг? Что вы видите?
Он тихо и спокойно ответил:
– Я вижу… сад. Я вижу сад. И его будущее. Оно ждет, когда его откроют.
Я заперла за ним ворота и немного постояла в тени туннеля. Со стен осыпалась штукатурка, в углах висела серая паутина. Глядя на сад, я представила себе мать хозяина, стук ее деревянных башмаков, алый зонтик, костяной гребень в форме бабочки, оброненный и позабытый, отброшенный ногой под листья, где он и лежит до сих пор, медленно превращаясь в камень. Согласно синтоизму [47] , духи вселяются в деревья, растения, птиц и насекомых, но в Токио мало зеленых районов, и единственные цветы – это гирлянды из пластмассовых цветов сакуры, свисающие из окон магазинов в праздничные дни. Возможно, подумала я, все духи в городе вынуждены ютиться вот в таких позабытых местах.
47
Религия, распространенная в Японии. В основе синтоизма лежит культ божеств природы и предков.
Стоя в тени, я думала о фильме Ши Чонгминга. Он поможет мне понять то, что со мной случилось, то, во что я поверила, когда много лет назад читала маленькую книжку в оранжевой обложке. Я знала, чю ответ, который был мне нужен, где-то рядом – стоит протянуть руку, и он очутится у меня на ладони.
18
Нанкин, 12 декабря 1937 (десятый день одиннадцатого месяца), вечер
Я пишу эти строки при свете единственной свечи. Мы не можем рисковать, включая керосиновые или электрические лампы. Пусть думают, что дом необитаем.
Вчера мы слышали взрывы со стороны террасы «Тропический Цветок». Я сказал Шуджин, что, должно быть, это наши военные: взрывают траншеи за городской стеной или мосты через каналы. Однако на улицах я слышал, как люди шепчутся: «Это японцы. Японцы». В тот же день, позже, после долгого затишья раздался мощный взрыв, потрясший город. Мы с Шуджин оставили нашу работу и повернули
– Ворота, – послышался с улицы мальчишеский голос. – Ворота Чжонгхуа! Японцы!
Я подошел к окну и увидел его. Он стоял, широко раскинув руки, ожидая, когда откроются ставни и ему ответят. Обычно так и происходило, ведь до сих пор мы проживали наши жизни на улице. Теперь же все, что было слышно, – вороватый звук закрывающихся дверей и ставней. Мальчик сразу все понял – опустил руки и помчался прочь.
Я повернулся. Шуджин сидела неподвижно, словно статуя. Аккуратно сложила руки, продолговатое лицо словно высечено из мрамора. На ней были домашняя блуза и брюки. Лицо казалось почти бескровным. Я некоторое время смотрел на нее, повернувшись спиной к открытым ставням, спину обдувал холодной воздух безмолвной улицы. Солнце в эти дни выглядывало редко, и было оно странным, очень белым и чистым. Вот и сейчас оно светило в комнату, освещая ее кожу во всех подробностях, словно я сидел очень близко от нее. Ее лицо, шея и руки покрылись крошечными пупырышками, словно у ощипанного гуся, а веки казались почти прозрачными. Мне казалось, что под ними я вижу гнетущие ее тайные страхи.
В душе поднялось что-то первородное, пахнущее шафраном и густым духом пищи, томящейся в горшочках. Такую еду готовят в Поянху. Ощущение было таким реальным, что я закашлялся, защипало глаза. Беспокойно переступил с ноги на ногу, подбирая слова: «Шуджин, я был не прав, а ты права. Не могу описать тебе, как я боюсь. Давай покинем город. Прямо сейчас пойдем и соберем вещи. Упакуем их и пойдем. В полночь будем в бухте Мейтан». А может, высказаться более сдержанно? «Шуджин, наши планы немного изменились…»
– Шуджин, – начал я. – Шуджин, может, нам следует…
– Да? – Она посмотрела в мои глаза с надеждой. – Может, нам следует?..
Я хотел было ответить, когда позади меня раздался треск и что-то пулей влетело в окно, ударив меня по затылку. Я споткнулся и упал ничком. Комната наполнилась страшным шумом. Лежа на полу, я закричал и схватился за голову. Свалилась ваза, вода пролилась на скатерть. Шуджин испуганно вскочила, опрокинула стул. Над головой носилось что-то большое, ударялось о стены. Прикрыв лицо руками, я поднял голову.
Это была птица, большая неуклюжая птица. Она отчаянно хлопала крыльями, ударялась в стены, отскакивала от пола. Все покрылось перьями. Шуджин в изумлении на нее смотрела, а она пронзительно кричала и гремела крыльями, сметая все на своем пути. Наконец, утомившись, упала на пол. Там она запрыгала, наталкиваясь на стены.
Мы с Шуджин подошли поближе и смотрели на нее, не веря своим глазам. Это был золотистый фазан. Некоторые считают его символом Китая. Невероятно. До сегодняшнего дня я видел золотистого фазана только на картинках. Я был бы не больше удивлен, если бы в окно влетел фынхуан [48] . Оранжевые перья фазана были необычайно яркими. Казалось, в нашем доме вспыхнул костер. Как только я делал шаг вперед, он отпрыгивал в сторону, пытался взлететь, сталкивался с мебелью. Я не мог понять, зачем он сюда залетел. И только когда птица отчаянно поднялась в воздух и пролетела рядом со мной, я увидел ее глаза и все понял.
48
Феникс.