Токсичная кровь
Шрифт:
И я, захватив прядь ее волос в кулак, сильно дернул.
— Ой! — вскрикнула Николаева, подняла голову и, сморщившись, сердито посмотрела на меня. — Вы что?!
— Простите, но вы сами просили меня подергать вас за волосы, — невинным тоном заявил я.
— Подергали? — спросила Светлана, все еще продолжая морщиться от боли.
— Да.
— Теперь убедились, что волосы мои?
— Ну, может, вы их… крепко приклеили к голове, — пришлось понемногу сдавать позиции.
— Ага, на клей «Момент», что ли? — съехидничала секретарша.
Мы досмотрели кадры с девушкой, зашедшей
— А это опять парик. И лица не видно.
— То есть вы эту девушку не знаете и не видели никогда, — скорее констатировал, нежели спросил я.
— Так лица же не видно, — ответила Светлана.
И тут, совсем не подумав, что со мной случается довольно часто (я, бывает, сначала сделаю, а потом подумаю), я вытащил из кармана свой смартфон и протянул Светлане:
— Полистайте, пожалуйста, кадры с потерпевшими, что лежат в двух измайловских больницах. Может, узнаете кого…
Ах, какой я все же молодец, что снял втихаря отравившихся женщин, лежавших в больничке на Верхней Первомайской.
Светлана, листая кадры, вдруг через пару минут отчего-то радостно воскликнула:
— Вот! Эту женщину я знаю.
Я вздрогнул, поскольку совершенно не ожидал такого результата. Думал, что Николаева сухо ответит, что из больных никого не знает, и уйдет, сославшись на то, что обеденное время у нее вышло.
— Какую? — спросил я, наклоняясь над своим смартфоном в ее руках.
— Вот эту, пожилую, — указала она на Аделаиду Матвеевну Гаранину. — Она живет на Измайловском бульваре в пятиэтажной «сталинке», прямо напротив автобусной остановки.
— А как ее зовут? — спросил я, не сводя взгляда с секретарши.
— Я помню только отчество: Матвеевна.
— Может, Аделаида Матвеевна? — быстро спросил я.
— Точно! Аделаида Матвеевна. Так ее Виктор и называл…
— А вы что, были у нее дома? — поинтересовался я.
— Да, меня взял с собой Виктор.
— А она — знакомая Виктора?
— Да нет, — не очень решительно ответила Светлана. — Дело в том, что у этой старушки есть две гравюры первой половины семнадцатого века голландского живописца и гравера Геркулеса Сегерса. А Виктор просто обожает «голландцев». Ну, голландских художников того времени, — пояснила она мне, как несведущему в таких вопросах, как она думала. — В его коллекции есть портреты, написанные Михилем Миревельтом и Каспаром Нетшерем, акварели Корнелиса Троста и офорты Эсайаса ван де Вельде. И тут вдруг он через своих знакомых узнает, что у какой-то пенсионерки из Измайлова есть две гравюры Геркулеса Сегерса, которого почитал и ценил сам Рембрандт. Он даже не стеснялся копировать сюжеты Сегерса в своем творчестве…
— Вижу, этот Виктор Депрейс и вас заразил любовью к голландским живописцам, — заметил я.
— Да, я тоже увлеклась голландской живописью эпохи так называемого золотого века голландцев, — согласно кивнула Светлана. — Так вот, Виктор про эти гравюры узнал, позвонил старушке Гараниной и напросился на визит к ней. Она не сразу, но согласилась. Мы пришли к ней, и она показала ему свои гравюры Сегерса. Виктор был просто в восторге! Предложил за них
— А когда, простите, вы были у этой старушки? — поинтересовался я как бы между прочим.
— Ну, где-то с месяц назад, — задумавшись, ответила Светлана. — Может, немного больше…
Интересный, однако, сюжетный поворот. Над этим стоит подумать. Как здорово все же, что я запечатлел Аделаиду Матвеевну Гаранину на своем смартфоне и без всякой задней мысли, то есть спонтанно, показал ее Светлане, совершенно не надеясь на результат.
Воистину, не знаешь, где найдешь, а где потеряешь…
После того как Светлана, сославшись на то, что у нее закончился обеденный перерыв, покинула меня и вернулась на свое рабочее место, я еще какое-то время посидел на лавочке, размышляя.
Разные мысли одолевали меня…
А что, если этот богатей с Остоженки, Виктор Андреевич Депрейс, не успокоился на том, что Аделаида Матвеевна отказала ему в приобретении гравюр этого Геркулеса Сегерса? И отравление Гараниной — это его рук дело? В смысле, его план, а отравление было осуществлено его подручной девицей, столь ловко меняющей облик и не запечатлевшей свое лицо ни на одной из камер видеонаблюдения продуктового магазина «Изобилие».
А что? Старушка, которой уже семьдесят девять лет, благополучно отходит в мир иной и, конечно, лучший. Наследницей всего ее имущества, включая квартиру и эти две гравюры голландского живописца Сегерса, становится ее внучатая племянница Лариса, поскольку, по словам самой старушки Гараниной, она «одна как перст» и никого у нее больше нет родных, кроме Ларисы. А Виктор Андреевич, после устранения Аделаиды Матвеевны, преспокойно договаривается о продаже обеих гравюр с Ларисой, надеясь на то, что она ему не откажет.
Но тут встают два вопроса.
Первый — а почему это Витя Депрейс столь уверен, что Лариса ему эти гравюры непременно согласится продать?
И вопрос второй: почему тогда Гаранину отравили не до смерти?
Мучимый этими вопросами, я поднялся с лавки и побрел в сторону Верхней Первомайской. Пока дойду до клиники, пока то да се, глядишь, и четыре часа стукнет — начало законного времени посещения больных…
Удачи, как известно из жизненной практики всякому, кто хоть немного умеет сопоставлять и анализировать, не ходят косяком. И после случившегося фарта, окрылившего тебя и вселившего надежду, обязательно жди какого-нибудь прокола, который подрежет обретенные крылья. И примеров этому — уйма. Скажем, говорит тебе женщина столь долгожданное «люблю». И у тебя вырастают крылья, поскольку ты несказанно счастлив. Но проходит время, и эта женщина обманывает тебя, ибо без этого они ну никак не могут! И лишает выросших крыльев. С корнем, преболезненно, так что кровь во все стороны брызжет! А заодно лишает счастья, покоя и умения радоваться жизни. И цена, заплаченная за это «люблю», получается ох какая весомая…