Толераниум
Шрифт:
Нетленный не смог сдержать журналистской язвительности:
– В смысле – пожалею, что не суррогатная?
Главы отделов приготовились к оральному бою, но восходящую волну зычным окликом осадил Еремей Васильков:
– Господа толераны! Не вижу повода для ожесточенных дебатов. Нас не снимают! – Васильков только что переговорил с кем-то по мобильному и от этого совершенно изменился в лице и в настрое. – Принятие окончательного решения по факту траурной церемонии состоится в ближайшее время, а пока…
У Еремея вновь запел мобильный. Васильков ответил на звонок, по неосторожности включив громкую связь.
– Ваш
Васильков воровато огляделся и, переключив телефон в обычный режим, втиснул его в ушную раковину.
По закону подлости кнопка отключения громкой связи не сработала, и члены похоронной комиссии с недоумением и трепетом слушали характерные звуки выворачивания чьей-то утробы с матерными приговорками между приступами.
Ожившее в позыве рвоты тело Растамана опаскудило всю труповозку, и вместо морга его пришлось доставить в больницу, откуда санитар и позвонил Еремею Василькову как главе отдела Толераниума по связям с общественностью.
Новость о воскресшем покойнике разлетелась по Толераниуму со скоростью звука и внесла полный сумбур в ряды соратников и противников Растамана. Объединенные скорбью коллеги, которые только что не могли смириться со смертью борца с кровавым режимом, теперь уже не могли смириться с тем, что он все-таки жив. При этом ни та, ни другая версия не была признана окончательной.
Больше всех озаботился опытный лектор Виталик Петухов, он внутренним чутьем уловил, что настало время использовать свой шанс и занять наконец достойную позицию во Дворце. Петухов жил ближе всех к месту работы и больше всех хотел занять высокий пост в Толераниуме. Текущая ситуация попахивала должностью. Виталик успел сбегать домой и наспех облачиться в скорбный наряд. С обвисшим от грусти и напряжения лицом опытный лектор расхаживал по коридору. Черный сюртук с бархатными отворотами и наглухо застегнутая рубашка с воротничком-стойкой демонстрировали готовность к раздаче траурных комментариев телевизионщикам. Сейчас Виталик в полной растерянности присел на подоконник и ожесточенно кусал губу – он ждал возвращения официальной комиссии, которую отрядили для выяснения, жив больной или умер. Комиссии поручили найти тело Растамана и безоговорочно подтвердить наличие или отсутствие пульса у покойника. Делегация обнаружила усопшего в одноместной палате повышенной комфортности.
Растаман сидел на кровати по-турецки и с удовольствием хлебал щи со сметаной. Он кивком головы поприветствовал посетителей и, продемонстрировав недоверие, предусмотрительно придвинул поближе пожарскую котлету и компот. Удостовериться в наличии пульса без насильственных действий не было никакой возможности, о чем и было доложено Еремею Василькову в телефонной беседе. Тот, естественно, наорал и потребовал к телефону лечащего врача.
– Душа поэта прибита к телу очень крепкими гвоздями, – заметил доктор и пообещал выписать воскресшего в ближайшее время.
Блогописец Нетленный едва не лишился рассудка. Заплатить бешеные деньги – и лишиться покойника было невыносимо. Карьера – псу под хвост, но это полбеды. Этические потери казались ничем по сравнению с материальными. Нетленный решительно потребовал от мерзавца Воскресенского вернуть выплаченный за некролог гонорар.
– Покойника нет? Нет, – с багровой физиономией взывал Нетленный. –
Воплотить замысел оказалось непросто. Эдуард Воскресенский ловко складывал фиги обеими руками и вертел ими перед носом Нетленного, то есть не соглашался.
– Некролог написан? Написан! Опубликован? Опубликован! – ехидничал некрологер, пританцовывая. – Деньги отработаны! В гробу я видел твои претензии вместе с воскресшим покойником!
– Это непорядочно! – аргументировал Нетленный.
– У порядочных покойники не блюют! – парировал Эдуард.
Нетленный чувствовал на физическом уровне, как деньги и слава покидают его, струясь сквозь пальцы и сердечную чакру. Предъявить чек на оплату виновнику событий можно было даже не мечтать. Георгий, конечно, мужик не злой, но пошлет в такое место, куда Нетленный дорогу пока не изучил. Блогописца душило отчаяние, он едва не плакал. Утешало, что в горе Нетленный был не одинок. Красиво начавшаяся великая скорбь была безнадежно испорчена и опошлена к всеобщему огорчению толеранов.
На чужих ногах Лаура поднималась по знакомой лестнице, понимая, что теперь все в ее жизни переменилось. У нее не осталось ни одного родного человека на свете. Лаура с каменным лицом вошла в Софочкину квартиру. Она бы не появилась там ни за что на свете, но Бергауз умолял ее помочь выбрать одежду для Софочки. Он блеял в трубку, что мог бы и несколько лет назад сделать предложение, тогда не потерял бы эти годы так бездарно и бесполезно. Если бы он только знал, чем закончится его самая большая и последняя любовь… Теперь он совершенно уничтожен и растоптан. Он настолько не верит в произошедшее, что выбор погребального наряда для него кажется нелепым ритуальным действом, которое несовместимо с его собственной жизнью. Если Лаура Леонидовна не возьмет на себя эту функцию, возможно, хоронить придется сразу двоих. Аркадий Моисеевич был жалок и велик в своем неизмеримом горе.
Бергауз распахнул дверь, и из квартиры пахнуло Софочкой. Лицо Лауры дрогнуло, но она сдержала слезы и решительно пересекла порог.
В гостиной все было как обычно, каждая безделушка осталась на своем месте, даже кружевные белоснежные салфеточки нетронутыми лежали на столе, будто в ожидании гостей. Только серый налет пыли тонким слоем улегся на полки и черный лакированный журнальный столик возле дивана. Лаура подошла к дивану и уставилась на корзинку с Софочкиными таблетками. Аркадий Моисеевич молча стоял в ожидании.
– Он отодвинул корзину, – тихо сказала Лаура.
– Что? – переспросил Бергауз.
– Пойдем, Аркашенька, я выберу платье, – ответила она.
Миша легко освоился в новом статусе. Теперь он, кажется, назывался круглым сиротой. Он с удивлением и осторожностью анализировал свои ощущения и не находил внутри ни одного опустевшего места. Его точило злобное любопытство – хотелось посмотреть на Лауру. Было бы приятно увидеть ее раздавленной горем, опухшей от слез и глубоко несчастной после того, как она поняла, что лишилась последней родственной связи с миром. Пускай вспомнит, как собственноручно каждым ударом ноги или кулака уничтожала и без того призрачные кровные узы. Она, тетка, и стала причиной разрушения семьи. Так пусть получит то, к чему стремилась.