Толераниум
Шрифт:
Еще ему было любопытно предстать перед подчиненными. Как это, интересно, когда ты, являясь объектом всеобщего поклонения, еще и становишься объектом всеобщего сочувствия… Наверное, такое положение делает тебя еще более значимым. Хотя разве можно еще больше?
Толераниум встретил босса скорбным молчанием. Служащие первого этажа уважительно и грустно склоняли головы, отводили глаза и произносили:
– Соболезную. Сочувствую. Искренне сопереживаю…
Миша, кивая, медленно пролетал мимо на волнах духовной поддержки. Уважают! Любят! Боятся!
Из обитателей второго этажа Миша выделил блогописца Нетленного. Он выглядел особенно расстроенным. Проходя мимо него, Миша даже сказал:
– Держитесь!
Нетленный и впрямь держался из последних сил. Двойственная
– Так ты будь посовременней, – успокоил Полковник. – Слово-то сейчас ничего не стоит. Каждому некрологу можно противопоставить антинекролог! В наши времена хоть на инопланетян ссылайся. Главное – найти виноватого.
Нетленный сторговался с Эдуардом Воскресенским. Перемирие сторон ознаменовалось выходом аналитической статьи под громким заголовком «Смерти вопреки». В антинекрологе преступные власти обвинялись в предумышленном злодейском отравлении непримиримого борца с кровавым режимом. Растаман был представлен лидером оппозиции, первоприцельной жертвой, которую подвергали гонениям и преследованиям. Когда властям стало понятно, что наследственный наркоман метит на престол, спецслужбы избавились от претендента с помощью новейшей разработки засекреченной лаборатории. И тогда Георгий воспользовался хорошо известным приемом воскресения из мертвых. Таким образом, сила духа и жажда борьбы, а также горячая поддержка прогрессивного оппозиционного сообщества помогли справиться со смертельным недугом и восстать из пепла либеральному Фениксу. Душители свобод повержены и посрамлены. Герой вернулся в ряды бесстрашных бойцов и с новыми силами продолжит ожесточенную борьбу с беззаконием, коррупцией и кумовством в правящей верхушке.
Антинекролог перепечатали многие, в том числе иностранные издания. Поднялась масштабная протестная волна. Под окнами токсикологического отделения городской больницы возникли многочисленные шумные акции в поддержку неубиваемого героя. Возмущенная толпа голосила так, что больные выходили из комы. Акции продолжались даже после того, как героя передоза выписали из клиники. Пикетчики клеймили власти, политический строй и развал экономики. Политические предсказатели рисовали апокалиптические картины ближайшего и отдаленного будущего и требовали незамедлительных реформ, жестких санкций и обязательной смены власти.
45
Мороз пробирал до самых костей. На кладбище, искрящемся от белоснежного покрова, казалось намного холоднее, чем в городе. Хоронить Софью Леонидовну собралось всего несколько человек. До сих пор Миша на похоронах почти не бывал. Софочка берегла сына от негативных переживаний и старательно избегала разговоров о всевозможных траурных церемониях и психологах. Лишь однажды, когда Мишеньке исполнилось шесть, Софа взяла сына на прощание с дальним родственником – академиком. Миша до сих пор вспоминал это мероприятие как скучный принудительный концерт. Сначала все молчали, потом с нескончаемой речью выступил лохматый профессор, следом выстроились в очередь желающие рассказать свою персональную историю дружбы с академиком, а после сытного обеда с серьезными возлияниями Миша вообще не понимал, почему люди веселятся и хохочут, если мама все время говорила, что похороны – это грустно… К концу поминального ужина лохматый профессор, роняя слезу, откровенно лапал миловидную похоронную агентшу, а мама всеми силами пыталась переключить Мишино внимание на ванильное мороженое с шоколадной крошкой. Единственный вопрос, который остался у Миши в голове, звучал так: куда уехал дедушка Сема. Именно так Миша воспринял
Несмотря на мизерный опыт, Миша по собственной оценке держался на прощании с Софочкой очень достойно. Он обнялся с несчастным Бергаузом, поздоровался кивком головы с Агатой и с парой соседок, которые были связаны с Софьей Леонидовной тайными кулинарными рецептами, пожал руку похоронному агенту и замер у гроба в ожидании начала церемонии. Миша смотрел на маму и думал, что в гробу она выглядит гораздо лучше, чем в жизни. Почему она никогда не пользовалась косметикой? Ей очень идет. Интересно, как бы сложилась ее судьба, если бы она преждевременно не похоронила себя в бытовухе… Боковым зрением Миша увидел, как к их компании присоединились еще три человека. Лаура в черном платке, очках и темном кашемировом пальто явилась с двумя священниками. Миша вопросительно посмотрел на Бергауза. Тот не отреагировал, растворившись в персональном горе. Один из спутников Лауры – лет сорока, высокий, голубоглазый и очень красивый – вдруг запел низким голосом и начал обходить гроб, окуривая его ладаном. Его младший товарищ зажег свечу и молча стоял возле Лауры.
Миша страшно побледнел. Ему стало невыносимо плохо. Не в силах сдержать тошноту, он согнулся, и коричневая жижа полилась из его внутренностей прямо на белый снег. Потом он осел и потерял сознание. Молодой священник растер Мишины виски снегом и попытался поставить скорбящего на ноги. Очнувшись, Миша нетвердой походкой направился к выходу. Ему было все равно, что о нем подумают. В особенности, что подумает Лаура.
Но она даже не посмотрела вслед племяннику. Лаура стояла на коленях возле усопшей, положив руку ей на плечо и склонив голову. Она не плакала. Красивый густой баритон священника накрыл почти пустое кладбище, проплывая над снежным одеялом и окутывая самые высокие монуметы.
Выйдя за ворота, Миша почувствовал себя намного лучше. Он подумал, что Лаура совсем одичала, если додумалась на похороны Софочки привести православных батюшек…
– Прости, что меня не было рядом. Моя вера не позволяет присутствовать на таких мероприятиях, – прервал Мишины раздумья знакомый голос. Миша обрадовался. Конечно, Виктор должен был его поддержать в этой ситуации.
– А какая у тебя вера? – еле слышно спросил он Виктора.
Тот слегка улыбнулся:
– Во-первых, не следует так уж высоко ценить жизнь каждого живого существа. Во-вторых, беспомощность перед законами природы – удел слабых. А про свою веру я тебе как-нибудь расскажу. Придет время – узнаешь.
Миша привык не задавать Виктору лишних вопросов и замолчал. Ему стало лучше – как будто и не было этого жуткого приступа.
Виктор медленно двинулся по дороге, кивком головы пригласив Мишу присоединиться. Выдержав протокольную скорбную паузу, Виктор заговорил:
– Прими мои соболезнования. Хорошая была женщина твоя Софья Леонидовна.
– Вечная память, – по инерции сказал Миша и заметил, что Виктора передернуло.
– По-разному люди уходят, – ответил Виктор. – Некоторым «вечная», а большинство забывают, как будто их не было вовсе.
– Но бывает и по-другому, – возразил Миша. – Иногда память о человеке переживает его на века, если не на вечность!
– Ты прав. Ради такого стоит умирать. Заметь, те, кого ты имеешь в виду, покинули мир в очень молодом возрасте.
– А как же старость и естественная смерть? Так ведь положено?
– И снова – ты прав! Так положено, но назови хоть одного деятеля, который в глубокой старости сделал больше, чем на пике молодости… К сожалению, жизнь устроена несправедливо. Чем больше опыт – тем меньше возможностей применить его. Когда ты достиг высшей точки, от жизни осталась половина, потом четверть, потом тоненькая неопределенная ниточка, и в конце концов одинокий и никому не нужный, ты откатываешься в забвение вместе со всеми своими достижениями, преступлениями и осознанием хорошего или плохого. Высшее блаженство – уйти на пике. Этого никто не понимает. Но те, кто однажды там, – Виктор поднял глаза к небу, – побывал, очень жалеют, что вернулись.