Только четыре дня
Шрифт:
На институтском дворе корпус «В» был единственным пострадавшим зданием. В нем помещалась лаборатория вторичных структур, которой заведовал доктор химических наук Второв Александр Григорьевич. И поэтому все смотрели на А. Г. Второва, и он ощущал эти взгляды, как уколы сотен игл.
— Придется провести серьезное расследование, — сказал Михайлов, глядя куда-то вдаль.
«Что это такое? — Второв сделал несколько шагов вперед и погрузил пальцы в серебристый пепел. — Странно, очень странно…»
Внезапная дрожь пробежала по его телу, неприятная, тошнотворная слабость разлилась в мышцах. Второв узнал пепел.
Мысли проносились в голове Второва с лихорадочной поспешностью. Они наползали друг на друга, исчезали и вновь возникали, словно льдины в разгар ледохода.
«Значит, это очень страшное вещество. Может быть, перед ним та космическая ДНК, с которой работал Кузовкин и которая его погубила? Наверное, Филипп прав. Но почему она начала действовать? Почему вдруг ожила? В течение года она пролежала в дьюарах без каких-либо изменений! Впрочем, так ли это? Нет, конечно. Только Рита могла бы объяснить всё это… Но ее нет, и распутывать узел придется мне. Что же произошло сегодня ночью? Что?..»
Прикосновение чьих-то пальцев к плечу вывело Второва из оцепенения.
— Пойдемте с нами, — сказал незнакомый.
Второву показалось, что ему уже встречалось это безразличное лицо и этот спокойный, ожидающий взгляд, исполненный скрытой силы.
— Да, да, пойдемте, — заторопился Михайлов.
Алексей Кузьмич только головой тряхнул, как бы присоединяясь к словам Михайлова. Второв ощутил отчуждающую силу этого слова — «пойдемте».
Они пошли. Второва поразило, какими чужими и незнакомыми показались ему толпившиеся вокруг люди. Он работал с ними около десяти лет, знал всех очень хорошо, но сейчас как будто видел впервые…
В директорском кабинете, как всегда, было тихо и уютно.
Алексей Кузьмич не сел за свой стол, он просеменил к окну и, глядя во двор, с деланной шутливостью сказал:
— Давайте выкладывайте, Александр Григорьевич, что вы там накудесничали. Не томите нас, фокусник…
Остальные расселись куда попало. Ученый секретарь Григорович плюхнулся в кресло, трое незнакомых сели вместе на диван, Михайлов, поколебавшись, присел на краю директорского стола и начал что-то записывать. Только Второв остался стоять.
— А что я могу сказать? — Он раздраженно развел руками. — Самому ничего не понятно.
— Простите, товарищ Второв, — сказал Михайлов, выпрямляясь. Его тощая грудь округлилась, как глобус. — Мне как замдиректора по научной части ваша позиция кажется более чем странной! Погибла ваша лаборатория, и не только ваша, там ведь этаж занят Тимофеем Трофимовичем, туда вложены десятки миллионов государственных рублей, уничтожено уникальное оборудование, хорошо, что обошлось без человеческих жертв, а вам нечего сказать! Вы обязаны — понимаете, обязаны доложить нам обо всем, что могло стать источником этого несчастья. Вы должны помнить, сколько хлопот причинили многим уважаемым… да всем, пока государство, и в частности институт, не обеспечило работу по вашей поисковой теме. Мы вашими поисками во как сыты!
Михайлов рубанул себя по шее, украшенной розовым кадыком.
«Жаль, что твоя рука не гильотинный нож», — подумал Второв.
— Я действительно
— Мне кажется, вы неправильно поняли Владислава Владиславовича, — вступился ученый секретарь института Григорович. Его лицо было рассечено вертикальными и горизонтальными морщинами на множество сложных геометрических фигур. Когда ученый секретарь говорил, кубики и ромбики приходили в движение, словно кто-то вращал калейдоскоп. — Владислав Владиславович говорил о том, что нужна информация о проводимых вами работах. Это, кстати, вероятно, интересует и… вот присутствующих здесь товарищей. Не правда ли?
Григорович повел рукой в сторону дивана.
— Мне очень трудно сейчас об этом говорить, — пробормотал Второв, — но, во всяком случае… техника безопасности у нас соблюдалась всегда очень тщательно и ничего такого не ожидалось… — Второв замолчал.
Прошло несколько тягостных минут.
— Это всегда происходит неожиданно, — внезапно сказал один из сидевших на диване. — Вы не волнуйтесь, а постарайтесь лучше припомнить…
В этот момент дверь распахнулась, и в кабинет вбежал человек. Его крохотные темные глазки сверкали злыми угольками. Он обдал присутствующих волной хорошо отрепетированной ярости и ринулся к директору.
— Алексей Кузьмич, я решительно протестую! — завопил он. Вошедший сделал шаг, полы его старомодного пиджака взлетели, и он, вытянув вперед руки и растопыря пальцы, согнулся в поясе, как будто собирался прыгнуть в воду. Затем, словно получив невидимый мощный толчок, промчался в нелепом галопе через всю комнату и растянулся на ковре. Создавалось впечатление, что при ударе голова его расплющилась. Грубая брань невысокого мастерства вырвалась изо рта упавшего.
— Знакомьтесь, — сказал Алексей Кузьмич. — Тимофей Трофимович Плещенко.
Все расхохотались. Второв впервые слышал, как от души смеется Алексей Кузьмич. У него оказался пронзительный дискант. Это было неприлично, неудобно, но никто не мог сдержаться. Смеялись все. Даже Михайлов издал неопределенное «хехс»… Второв чувствовал, как вместе с этим смехом из души его уходит страх, растерянность и ощущение беды.
Плещенко резво вскочил, стряхивая пылинки с брюк. Он повернул желчное, со впавшими щеками лицо к директору и сказал вздрагивающим от злобы голосом:
— Это издевательство! Я буду жаловаться в партийный комитет! Безобразие нужно пресечь! Все знают, что вы специально разложили здесь этот клятый ковер, чтобы все за него цеплялись!
Алексей Кузьмич смотрел на него с мраморным хладнокровием.
— Простите, Тимофей Трофимович, о чем идет речь? При чем здесь ковер? Для вас все может стать препятствием или источником раздражения. За несколько минут перед вами сюда вошли шесть человек, и ни один из них — заметьте, ни один — даже не споткнулся.
Плещенко, казалось, взял себя в руки.
— Ладно, — сказал он, — я не об этом хотел с вами говорить…
— А ни о чем другом я с вами пока не смогу вести беседу, — перебил его директор. — У меня товарищи, с которыми я должен решить очень важные вопросы.