Только демон ночью (Часть 3)
Шрифт:
Возле венгерского озера Балатон, в ненастную круговерть, когда собранные в кулак тяжелые Тигры и Пантеры эссесманов в очередной раз попробывали переломить ход войны, полк временно попал в котел.
Пушки Владика, под мат батарейцев затащенные через проломы в стене на первый этаж брошенного графского поместья до последнего снаряда сдерживали бронированные чудища. Те снаряды, что легко дырявили средние танки под Сталинградом, Харьковом, в мамалыжных полях Румынии не брали лобовую броню новых монстров, только борт, да и тот не всегда. Наводчики били по гусеницам, разбивали ленивцы, траки, заставляли серые, крестоносные громадины разворачиваться со скрипом и лязгом на распущенных по земле железных лентах.
Бронированные гиганты
Ударом танковой болванки снесло щит последнего способного стрелять орудия, раскидало по сторонам раненых и контуженых номеров рассчета. Связь со штабом пока держалась, и оттуда пришел приказ уводить оставшихся людей и тягачи. Заканчивался сорок четвертый год и орудий в запасе стало больше чем артиллеристов способных из них стрелять.
Комбат собрал батарейцев и вынося ранненых батарея отошла задворками имения к оставленным в тылу автомашинам. Артиллерия давно уже рассталась к конской тягой, и пушки возили мощные американские студебеккеры. Одну за другой Владик загружал и отправлял сквозь сужающееся горло котла машины с ранеными. Не только своими, но и подносимыми, подходящими, сползающимися из боевых порядков пехоты. Уцелевшие бойцы огневых взводов, разведчики, управленцы занималии позиции вокруг машин, готовые вступить в бой и прикрыть эвакуацию раненных. Закончив погрузку Владик дал команду грузиться бойцам оцепления, отправил предпоследнюю машину и остался вдвоём с водителем последнего, лишившегося пушки тягача. Осмотрелся еще раз, убидился что никого не забыли и заскочил в кабину.
Машина уже разгонялась, когда наперерез выскочили, отчаянно размахивая автоматами человек десять пехотинцев. Новые топорщащиеся серые шинели, чистые шапки, необмятые погоны. Последнее, пришедшее перед самыми боями пополнение, мобилизованное в Западной Украине. Ошалелые, перепуганные, умоляющие глаза... Тащат схватившись за полы шинели стонущего раненного, бледного, с запрокинутой стриженной головой, а сзади надвигаются, трощат постройки, прут не разбирая пути танки.
Владик понял, что это уже не бойцы и толку от необстрелянных, перепуганных новобранцев мало. Выпрыгнул из кабины и помог посадить на кожанное сидение, в тепло раненного. Остальные запрыгнули в кузов. Рядом заурчала, ударила в землю, срекошетила здоровенная болванка немецкого танкового орудия. С боеприпасами у немцев стало не густо и стреляли тем, что попадалось под руку. Водитель, высунувшись по пояс из кабины отчаянно махал командиру рукой.
– Трогай, я в кузов с бойцами!
– Заорал, перекрикивая грохот боя комбат.
Студебеккер дернулся и пошел, постепенно набирая скорость. Владик кинулся к заднему борту, закинул руки и начал подтягиваться, ожидая помощи и поддержки от спасенных им людей. Напрасно, те сгрудились возле кабины и совсем не спешили на подмогу.
– Совсем охренели от страху, - подумал старлей. Неожиданно острая боль пронзила запястье и теплая кровь полилилась в рукав гимнастерки. Владик повернул голову и неповерил своим глазам. Озверелый, с распятым черным ртом солдат бил кинжалом его зажимающие спасительный борт пальцы.
– Пошел прочь, сгинь, жидяра проклятый!
Еще удар и Владик покатился по дороге, теряя шапку, разбрызгивая брызжущую из изрезанной руки кровь. Зажимая левой рукой раненную, он поднялся на колени и посмотрел вслед машине, уходящей в полыхающее огнем, отчаянно узкое горло котла.
–
Не привидилось. Почти достигнув желанной, удерживаемой пехотой перемычки, практически вырвавшись из сжимающихся стальных клещей, машина вдруг подпрыгнула, вспухла и опрокинулась на бок окрашивая все вокруг желтым ярким полотнищем огня.
– Вот черт!
– Голова сразу прояснилась, заныла, запекла, задергала раненая рука. Злость прошла, только на дне сердца остался горький, непонятный, нерастворимый осадок. Владику стало жаль шофера, неведомых ошалелых от страха солдат, новенький студебеккер за который прийдется писать объяснительные бумаги как и за невытащенные из-под огня остатки пушек. Ну да это все потом. Сидя на опустевшей дороге он нашарил в кармане шинели индивидуальный пакет, зубами разорвал вощеную упаковку и перевязал руку. Встал, подобрал откатившуюся недалеко шапку, натянул на голову и пошел в сторону боя, перехватив левой рукой тяжелый ТТ.
– Вот дела, десять сбежало, один сам пришёл!
– Встретил Владика командир отходящего стрелкового батальона.
– Не жалей, комбат, толку с них совсем ничего...
– Отозвался Владик.
– Они раненного в тыл тащили.... ошалели совсем от страха... первый бой.
– Так ты их видел?
– На последней машине отправил ... только видно не доехали. Танк подбил...
– Ладно, разберемся ... по свободе ... Что с рукой?
– Осколками посекло...
– Сам чего остался?
– Не успел впрыгнуть в кузов ...
– Владик не смог сказать плохое, мерзкое, постыдное о мертвом, наверняка, человеке, относя происшедшее к несуразицам войны, к нервному срыву необученного, забитого, пережившего оккупацию и попавшего на фронте почти сразу же в кромешный ад жестокого боя, солдата.
Владик выжил в этом бою, и в следующем, и в самом последнем под Веной. Встретил пъяный от счастья и водки Победу, побывал в догорающем, смрадном Берлине и выцарапал на стене Рейхстага имя девушки из Кременчуга о которой неожиданно для себя самого помнил все военные, растянутые цепочкой длиною в жизнь годы.
Глава 33. Эмиграция.
Бегут по рельсам блестящие вагоны трейна, вознесенные над землей металлом эстакады. Мелькают за оконным стеклом зады большого города. Открывают усталому взгляду помойки, лестницы черного хода, измаранные граффити стены. Обветшавшие сомнительные кварталы сменяются новенькими кондоминимумами переделанными из опустевших, заброшенных цехов заводов и фабрик павших в неравной борьбе с коварными азиатскими тиграми. Состав временами ныряет в туннели, снова выскакивает на поверхность, проносится вплотную к стенам краснокирпичных билдингов косо разрезанных железной колеёй под невообразимыми углами, скрежещет колесами на поворотах, притормаживает бег возле станций. Пересадка. Новый вагон, новые воспоминания.
***
Колышат кронами невероятной высоты дубы смыкающиеся в одну темно-зеленую крону над домиками пионерского лагеря, лениво колышит перьевые поплавки речка с желтым песком мелкого пляжа, таинственнен старый сосновый перелесок где покопавшись пару часов вместо опостылевшего дневного сна, можно запросто нарыть пригоршню чудом сохранивщихся со времен войны автоматных патронов, немецкий тесак, а если очень здорово повезет то и парабеллум с навечно заклинившим затвором...
Колышется за стеклом маски голубовато-зеленая теплая вода ласкового Черного моря, открывая неведомое царство морского дна, перевитые коричневыми водорослями камни, снующих по песку усатыми мордочками серебристых с розовым очень вкусных барабулек, пестрых пугливых зеленух, полосатые каменные окуни, терпеливо поджидают в расщелинах скал добычу, таращат выпученные глаза головастые, с огромными пастями, усеяные страшными колючками морские ежи -скарпены; бегут бочком, на растопыренных членистых ногах крабы с готовыми к бою, раскрытыми клыками клешней.