Только для мужчин
Шрифт:
– Своеобразный тип: ему бы всеми вокруг командовать, да вот пороху не хватает. Он низкорослый, мне это было все равно, а его так угнетало, что пройтись со мной по улице он никогда не решался – боялся насмешек. И ко всему прочему ужасно меня ревновал… Но все-таки я ему очень благодарна…
– За воспитание?
– Да, и за воспитание. Одно время я стала было осваивать приемы дзюдо, чтобы можно было защититься, если нападут мальчишки. А Миланов вооружает меня более верными средствами: перестань краситься и надень темные очки.
– Почему вдруг темные очки''' – спрашиваю я, вспомнив Петко.
– Ты, говорит,
– Вот-вот! – одобрительно киваю я. – Дисциплина и порядок. Ну, а потом?
– Потом я работала в одном магазине, пластинками торговала. Но меня взяли временно, и позднее я попала в книжный магазин – тоже кого-то заменяла. Директор обещал зачислить меня в штат, если я буду сговорчива, только я оказалась несговорчивой – это был до того отвратительный тип, что от одного его вида становилось дурно… При первой же возможности этот подонок вышвырнул меня, и, чтобы было чем платить за комнату, которую мы снимали вдвоем с подругой, пришлось пойти на завод. Это было ужасно – дело не в работе, тяжелой работой меня не испугаешь, – а в том, что завод был далеко, за станцией Искыр.
– У черта на куличках.
– Вот именно, и дорога только в один конец занимала полтора часа. Пришлось все-таки помириться с матерью и вернуться домой, но длилось это не долго. Мы снова так разругались, что, верно, я уже никогда к ней не вернусь…
Лиза нервно гасит в пепельнице сигарету и продолжает:
– С той поры я без работы и без квартиры. Думала снять полкомнаты там, где жила прежде, но лето прошло, и комнату уже сдали… Есть у меня несколько подруг – впрочем, какие они подруги, так только говорится, – у каждой я ночевала раз-другой, больше не пускают, так что все свои связи я уже использовала, и вот осталась на улице. Знаете, это ужасно, когда совсем не на кого опереться. Я металась по городу, часами сидела в кафе-кондитерских, просматривая газеты, надеясь найти объявление о работе с предоставлением общежития. А однажды дошла до ручки. Сидела целый день в какой-то харчевне, пока ее не закрыли. Вечером стала обходить дешевые гостиницы – пустое занятие. Тогда я села в трамвай и поехала на вокзал – там по крайней мере есть зал ожидания. Только чего мне было ждать?… Долго я там маялась, раздумывая, как же мне найти приют – забиться в кусты где-нибудь в парке или пойти на последнее унижение постучаться к Миланову, вернее, на предпоследнее, потому что последнее – это когда перед носом дверь захлопнется. И тут гляжу – идет Надя, с которой мы вместе торговали пластинками. Приехала откуда-то. Я упросила ее пустить меня к ним на кухню переночевать и опять-таки с оговоркой – только на одну ночь, и для меня это была просто судьба, потому что, лежа у них на кухне и разглядывая какую-то старую газету, я вдруг увидела имя отца. Да, это и впрямь судьба, сказала я себе, надо было дойти до точки, чтобы явился наконец выход, надо было оказаться без единого близкого человека, чтобы найти родного отца. – Вероятно, закончив свою биографию, она заключает: – Такие-то дела…
Рассеянно
– Да, вам действительно не слишком везло в жизни, – признаю я.
– Да я не жалуюсь, – отвечает она с каким-то смирением.
– А говорят, терпенье и труд… Труд, труд и еще раз труд – вот чем отмечено ваше житье. И никаких романов, если не считать Миланова и того подонка, которому вы спутали все карты.
– Вы любовными историями интересуетесь? – Она смотрит на меня, чуть усмехаясь.
– Не только. Просто я даю вам понять, почему я не люблю выслушивать автобиографии. Полуправда никогда не сойдет за правду.
– Я все это говорю…
– Оставьте! – прерываю я ее. – Не обязаны вы говорить мне что бы то ни было. И поверьте, у меня нет ни малейшего желания лезть к вам в душу.
– Охотно верю, – кивает она. – Пока я тут исповедовалась, вы просто умирали со скуки. И все же слушали. Вы хорошо воспитаны, Тони.
– Только цену мне не набивайте. Включить телевизор? – спрашиваю я, чтобы переменить тему.
– Я, наверное, пойду спать. Похоже, эти детишки малость меня расстроили.
На другой день Лиза кажется мне более молчаливой чем обычно. Ничего удивительного, ведь накануне вечером она досыта наговорилась. А вернувшись с работы, я ее не нахожу – чрезвычайное происшествие, потому что в это время она обычно всегда дома.
Спускаюсь вниз, чтобы принести из шкафчика что-нибудь на ужин, а когда пересекаю Темное царство, неожиданно слышу смех в комнате Илиева. Громкий женский смех, однако я не стал бы утверждать, что именно Лиза там хохочет, поскольку в моем присутствии она ни разу громко не смеялась. Отнеся наверх остаток воскресного обеда, я включаю телевизор, чтобы можно было насладиться котлетами и международным обозрением.
– Извините, ради бога, оставила вас одного, – слышится позади меня голос Лизы. – Илиев тут пригласил меня на чашку чая. Неудобно ведь, выхлебав чай, тут же бежать.
– Вы так оправдываетесь, будто провинились, – отвечаю я. – Ведь договорились: вы не должны чувствовать себя так, будто у меня служите.
– Почему служите? Разве вам неприятно, что о вас хоть немного заботятся?
– Кому это неприятно? Значит, Илиев решил побаловать вас чаем?
– Почему же, и коньяк был. И печенье…
Видимо, первые светские успехи в этом доме ее окрыляют.
– Он вам рассказал про неврорецепторы?
– Говорите по-болгарски, чтобы вас можно было понять.
– Значит, не рассказывал.
– Тогда вы расскажите, – предлагает она, усаживаясь по другую сторону столика.
– Не могу, это патент. Именно по его теории человеческие чувства – нечто вроде болезней и от них, так же как и от болезней, можно лечиться таблетками.
– Нет уж, таких глупостей он мне не говорил.
– Еще успеет.
– Вы включили телевизор? – удивляется она.
– Вместо торшера.
–. Я так и подумала. Ведь столько времени вы его не включали. А знаете, мне как раз сегодня пришла в голову одна мысль.