Только ломаные такты
Шрифт:
– Вот, пожалуйста, в нашем распоряжении целая трёхкомнатная квартира!
– Ого!
– Бабушка была орденоносцем, и на предприятии ей выдали её через три года работы, а так нам не положен такой метраж.
Первым, что предстало перед Самойловыми, когда они перешагнули через порог, было зеркало на низкой тумбе с двумя зеркальными створками, или проще – трюмо. Отец, проведя пальцем по слою пыли на чёрном счётчике электроэнергии, включил его, после чего оттуда что-то выпало. Отец наклонился, подняв кусочек какой-то плёнки, и улыбнулся: «Твой дед хитрил, чтобы мотало медленнее». Торопливо разувшись и бросив сумки на пол, Виталик открыл закрытую деревянную дверь белого цвета со вставленным по центру стеклом и оказался в зале. Стены
– А это ещё зачем? – с заинтересованным видом спросил Виталик.
– Чтобы кинескоп не выгорал, – ответил отец, не отрывая взгляд от содержимого сумки.
Возле телевизора лежали пассатижи. Вот они у Виталика вопросов уже не вызывали.
– Телик надо будет выкинуть, уже давно техника шагнула вперёд. А пассатижи оставим, – пробормотал отец.
Справа от телевизора стояла радиола – похожий на комод ящик с ножками, содержащий в себе радиоприёмник вкупе с проигрывателем для винила. Впрочем, интерес она представляла своей способностью улавливать разнообразные радиочастоты, в том числе и те, на которых шли иностранные передачи, вплоть до «Голоса Америки». Виталик поднялся с кресла и прошёлся по лежащему на полу паласу к двери, ведущей на балкон. За узорчатыми плотными занавесками было спрятаны несколько горшков с цветами, которые уже засохли.
– Бабушка любила цветы. Но увы, что уж тут теперь… – оборвав себя на полуслове, отец закрыл подоконник тюлем.
Виталик обернулся. В углу висели зелёного цвета длинные занавески, закрывавшие вход в кладовку. На дверной облицовке остались метки-полоски с подписью «Виталик, 6 лет». Подойдя вплотную к стене, парень понял, насколько вырос. Он прошёл дальше, в ещё одну комнату. Здесь было поинтереснее: за стеклом туго открывающегося серванта, как на витрине, стояли вещи, олицетворявшие историю рода Самойловых. Внимания заслуживали тарелки со свастикой национал-социалистов. Отец взял в руки одну из таких и сказал: «Бабушка рассказывала, что, когда Ростов был взят немцами во второй раз, у них в доме на Берберовке жил немецкий офицер, от него они, собственно говоря, и остались, а ещё про то, как ели горький хлеб из травы».
В хрустальных вазах хранились фотографии родственников, которых Виталик никогда не видел; стоял конверт, в котором лежали его стриженные волосы и карточка, которую привязали на его кроватку в роддоме после появления на свет. На стеллажах шкафа толпились пыльные кипы журналов со знакомыми с детства названиями: «Огонёк», «Ровесник», «Юность», «Мурзилка», «Юный техник». Собрания сочинений писателей, энциклопедии, разноцветные корешки подписных изданий – всё это книжное разнообразие демонстрировало в советское время достаток и свидетельствовало, что хозяин коллекции был в состоянии что-то «достать». В книжных магазинах проще всего было купить только никому не нужные брошюры с решениями съездов и пленумов ЦК КПСС.
– Это брата библиотека, твоего дяди. Помню, как он ездил в «Интурист» на Энгельса за западными газетами, французских и итальянских коммунистов почитывал. Брат очень любил читать, по полчаса сидел в туалете с сигаретами и книгами.
– А где он сейчас?
– В Ростове живёт, но мы не общаемся с ним. Так уж вышло.
Виталик слушал рассказы отца о своих родственниках, но не мог вспомнить ни бабушку, ни дядю. Листая страницы какой-то книги, он обнаружил приятную на ощупь фотокарточку тёмного цвета с непонятными белыми фигурами, похожими на лёгкие или череп человека.
– А это
– О, а я всё никак не мог найти её! Это запись музыки на рентгеновском снимке, такие лежали в кладовых больниц за ненадобностью и скупались у медбратьев. Звук был далёк от идеального, но выбора не было, если твои родители не из партийной верхушки или «ес, ес о бе хе эс».
– Ух ты! – Виталик не понял сарказма отца, уже разглядывая потрёпанную купюру нестандартной формы с незнакомым ему русским языком, где вместо «и» писалось «i», а в окончаниях некоторых слов стоял твёрдый знак.
– Это наша история, наши собственные донские деньги, выпущенные Ростовской конторой Госбанка, когда существовала ещё белая Донская республика, – Алексей направился к выходу из комнаты, позвав с собой сына:
– Пошли на кухню.
Здесь тоже было непривычное для Виталика расположение мебели, шкафов и содержимого в кухонных ящиках, не как в Германии. Но сильного изумления это не произвело – кухня была стандартной по советским меркам: на входе слева стоял холодильник «Сварог» с просроченными лекарствами внутри, за ним раскладывающийся стол прямоугольной формы с двумя табуретками, антресоль, газовая печка коричневого цвета «ТОР Z1470» с духовкой, раковина в углу с выложенной вокруг неё плиткой, над которой на крючках висела вешалка для кухонных принадлежностей, рядом стоял шкафчик. Обои с картинками каких-то чайников, окна с потрескавшейся белой краской, начавшей желтеть от времени или от курения в помещении. Взгляд Виталика застопорился на отрывном календаре, висевшем возле радио, с листком, открытым на дате: 5 мая 1986 года. Именно тогда они переехали в Германию.
– Эх, сколько времени прошло. Теперь он нам не понадобится, – Алексей сорвал календарь и выкинул его в мусорное ведро.
Первым делом Самойловы принялись изучать содержимое полок, на которых красовались в ряд кубические зелёного цвета банки с надписями «крупа», «пшено». Алексеем была обнаружена жёлтая пачка «того самого» индийского чая и даже банка советского кофе, которая сразу полетела в мусорное ведро – после немецкого Fix gold такое даже нюхать не хотелось, не то что пить. Виталику приглянулась пластиковая упаковка синего цвета, похожая на чемоданчик, предназначенная для хранения яиц. Потеряв интерес, он двинулся дальше в сторону санузла, чтобы помыть руки. Дёрнув ближайшую к себе дверь в комнату с пластиковым изображением девочки под душем, он щёлкнул выключателем с чеканной накладкой, комната озарилась светом и… санузел оказался совмещённым. Он был такой же, как и все санузлы советских людей, – стандартно обложенная кафельной плиткой чугунная ванна, на кромке которой лежало хозяйственное мыло, да стиральная машинка-малютка «Дон-1», обмотанная шнуром, в углу. В дверном проёме показалась голова отца, он протянул Виталику брусок ароматного мыла.
Виталик наклонился: под ванной оказалось много спрятанных свёртков. Здесь были и синька, и отбеливатель «Лилия», и хозяйственное мыло, которым мыли не только голову и тело, но и вещи с посудой, и прочая бытовая химия, которую стоило как можно скорее выкинуть. У унитаза вместо туалетной бумаги лежали газетные листы, разрезанные на части.
– Кормили наши родители в ту пору всяких папуасов, а самим задницу нечем было подтереть. Выкидывай это сборище макулатуры и повесь рулон. Пошли, покажу тебе твою комнату, – крикнул отец. Виталик двинулся за ним.
Незаправленная кровать, на стене справа фотография какой-то заснеженной горы, за его спиной старый телевизор, собирающий пыль. В комнате такие же незамысловатые обои с цветочками и ветками нейтрального тона, на них вымпелы; ковёр, красный диван, на подлокотниках которого уже виднелись протёртые дырки. На потолке обои, отдалённо напоминающие небо, комнатная дверь тоже обклеена обоями, но они уже немного ободрались. В углу на полу стоял старенький бобинный магнитофон «Ростов-101» – продукция завода «Прибор», что находился практически через дорогу от нового дома Виталика.