Только никому не говори
Шрифт:
– Он меня не знает. Ему все равно, кто за ним ухаживает.
– Как вы ошибаетесь. Любовь чувствуют не разумом.
– Ань! — раздался сиплый голос: возле нас стояла санитарка Фаина, похожая на старую швабру, и с интересом слушала. — Твой вчера от котлет отказался, я их скушала сама. Чтоб ты знала…
– Пойдёмте! — я опять взял Анюту за руку и увлёк на боковую тропинку.
– Куда вы меня тащите?
– В беседку. Мне хочется с вами поговорить. Можно?
– А вы не будете копаться в дамских переживаниях? — с отвращением спросила Анюта. — Как вы сказали: и хочется, и колется, и мама не велит? Мама как раз
– Любовь Андреевна! — воскликнул я.
– Да, да, случайно. И всё. Я поиграла во взрослые игры — все кругом играют — и будет. Доигралась. Чтоб больше к этому не возвращаться, скажу: ни муж, ни Митя мне и раньше не были нужны, а теперь подавно. Всё — пустяки и пошлость.
– Какой такой Митя?.. Ах да! Он вас любит.
– Перебьётся.
Я ей не верил: «Только с тобой я себя чувствую настоящей женщиной» — так ведь она сказала ему? — но настаивать боялся.
– Анюта, признайтесь, почему вы мне не доверяете?
– Это вам Дмитрий Алексеевич сказал?
– Да.
Она остановилась на мгновенье, улыбнулась насмешливо и нервно, как там, в палате, и ответила:
– А об этом вам ни в жизнь не догадаться. Ладно, давайте ближе к делу. Хотя я действительно ничего не знаю, и ваши давешние вопросы о Марусе меня просто поразили.
Мы вошли в дворянскую беседку. Глаза слепил июльский плеск воды, камыш шуршал, лёгкие ветви шелестели, и отчаянно надрывалась какая-то птица на кладбище, на том берегу.
— Боюсь, кое-каких переживаний коснуться все-таки придётся. Например, почему вы приехали к Дмитрию Алексеевичу в день исчезновения Маруси днём, а не вечером?
– Я сама не знала, поеду я к нему или нет. Утром на всякий случай сказала Марусе, чтоб она ключ с собой на пляж взяла: вдруг я уеду в Москву. Она ответила: «Поезжай. Я Боре не скажу».
– Она знала, куда вы собираетесь?
– Нет, конечно. Но догадывалась, что не к мужу. Год назад, тоже летом, — родители в санатории были — я два раза к Мите ездила и просила её молчать. Ну, после её слов мне стало так противно, что я решила покончить с этим не вечером, а пораньше, как можно скорее. Покончить — вы мне верите? — она глядела с тревогой, я кивнул, но не верил. — В двенадцать сказала, что уезжаю, а она вдруг взмолилась: «Не оставляй меня одну, я боюсь». Сыграть Маруся умела: я испугалась, решила остаться. Но она засмеялась и говорит: «Я просто хотела проверить, кого ты больше любишь: меня или своего друга. Поезжай, поезжай, ты мне мешаешь». Она меня как будто выпроводила, но дала слово, что перейдёт на пляж. И не сдержала — на пляже её Петя не нашёл.
– Да, видимо, вы ей мешали, видимо, в тот день у неё тоже было свидание.
– С кем? С Петей?
– И с Петей и, наверное, с убийцей. А вы в ту среду так со своим другом и не покончили? — никак я не мог свернуть с этого пункта.
– У него там какой-то грузин все путался под ногами, все жаловался: «Вторые сутки в
Москве, а по полдня сплю». Да это все ерунда, главное-другое. Главное, что я опоздала на последнюю электричку и проторчала всю ночь на Казанском.
– То есть как? Вы же ушли от художника в десять?
– Да, но я не сразу поехала на вокзал.
– А куда же вы поехали?
– Это не имеет значения. Ночь я провела на Казанском.
– Почему вы об этом никому не сказали?
– Кто б мне поверил? Я торчала на вокзале, а в это время
– Вы полагаете, её убили ночью?
– Я так думала.
– Сейчас уже не думаете?
– Не знаю. Просто меня поразило исчезновение билетов. Может быть, Петя все- таки виделся с сестрой? Но зачем-то скрывает? Неужели он… Вы у него о билетах не спрашивали?
– Спрашивал, все пока неопределённо.
– А тогда я была уверена, что Маруся пропала ночью. Во-первых, она на речке сидела до последнего, чуть не до темноты.
А вечером дачников из Москвы наезжает, везде народ, дети играют. И потом: все в доме было так, будто она как обычно с пляжа пришла. Все пляжные вещи на месте… одеяло в моей комнате, сумка в прихожей, полотенце и мой купальник на верёвке на кухне, термос в шкафчике и ключ в столе. Только окно открыто и свет на кухне. Этот свет меня и напугал…
– Что вы сказали Павлу Матвеевичу по телефону?
– Что Маруся пропала ночью. Он закричал: «Как это могло случиться?» Я говорю: «Мне надо тебе рассказать что-то очень важное. Только тебе! Ты можешь приехать без мамы?» Он спросил: «Да что такое?» Я думала рассказать ему о своих похождениях.
– Он ведь не знал о вас с Дмитрием Алексеевичем?
– Да вы что! Он бы меня убил. Или его. Не знаю.
– И все же вы собирались рискнуть?
– Да, я прямо по телефону начала, настолько обезумела: «Папа, ты должен знать…» Он крикнул: «Замолчи! Никому ничего не рассказывай, поняла? Ничего не предпринимай без меня. Я приеду». А телефонистка говорит: «Сходите в милицию. Может, им уже что-то известно». Я побежала, там сразу стали всякие вопросы задавать: когда и где… А я ждала папу. Я сказала то, что потом повторила на следствии: спала, ничего не слышала… и примерное время-с одиннадцати ночи до семи утра.
– И как же вы не поговорили с отцом!
– Не вышло. Я подбежала к ним, а мама закричала на меня и стала падать. Я её убила.
– Анюта, — поспешно заговорил я, — перед похоронами, в пятницу и субботу, вы все были в Москве? Я имею в виду вас, вашего отца, Дмитрия Алексеевича и Бориса. Никуда поодиночке надолго не отлучались?
– Кажется, нет. В пятницу мы ездили по всяким учреждениям, что-то там оформляли… в общем, меня не оставляли одну, я только помню себя на заднем сиденье машины, а больше ничего. Да, на ночь папа дал мне снотворное и сказал: «После похорон ты мне все расскажешь о Марусе. А пока никому ни слова».
– Именно о Марусе? Не о вас самой, а о Марусе?
– Он так выразился. Наверное, про её исчезновение, да?
– Так об этом все знали. Почему «ни слова»?
– Не знаю. Он и когда в погребе сидел… а мы с Дмитрием Алексеевичем просто окаменели, он все повторял: «Только никому не говори». Эти слова у меня в голове звенят. А потом мы папу в больницу привезли, где он хирургом работал, его увели наверх. Я сидела в вестибюле, Дмитрий Алексеевич пошёл узнавать. Вернулся и говорит: «Пока неизвестно. Может, обойдётся. Я еду в Отраду, в милицию. Мы должны все о нас с тобой рассказать, понимаешь?» А я говорю: «Сначала я все папе расскажу. Он велел молчать». Он сказал: «С Павлом ты, наверное, не скоро сможешь поговорить». Я ответила, что дождусь. Так до сих пор и жду. А Дмитрий Алексеевич меня не выдал, пожалел. Вы говорите: Митя меня любит. Не любит, а жалеет. Он очень добрый, вообще с ним было легко и радостно.