Только одна пуля
Шрифт:
Из-за поворота выполз трамвай, с дребезжаньем проехал мимо. Сухарев проводил его глазами, машинально откладывая в память номер: 37.
— Хорошо еще, что она на втором этаже, — заметила Нина, — всего десять ступенек, меньше тряски.
— Это я виноват, — продолжал Сухарев свою взбудораженную мысль. — Надо было по-умному, а я не приготовился, никак не знал, что она в положении.
— Чем же вы виноваты? — с готовностью перебила Нина. — Разве вы могли сказать по-другому? Как бы вы ни сказали, было бы то же самое, — она тайно разглядывала его китель с орденами, выглядывающими из-под шинели, и улыбнулась. — Вы, верно, проголодались?
— Никак нет, — браво отчеканил Иван Сухарев, безответно скользнув взглядом по ее худенькой, почти безгрудой фигурке. — Сейчас не могу. Мне еще к матери топать.
— Господи, — померкла Нина. — К его матери?..
5
Тот же старый дом с облупившимся фасадом, пологая лестница, щербатые ступени. Ведь он сам по трезвому размышлению определил, что сначала навестит Маргариту Александровну, а уж после отправится к матери. В такой последовательности ему легче придется с его попутным горьким поручением. Мать, само собой, будет переживать, поэтому к ней надо идти потом, а Маргарита молода, ей-то что. И еще неизвестно, какая она жена, законная или полевая?..
Вот сколь умно рассудил. Все предусмотрел.
Но жизнь и тут сюрприз уготовила. Он не знал, что Маргарита Александровна беременна, даже предположить не мог, а увидев это, несколько подрастерялся. Все заготовленные слова, которые он еще в поезде у окна сочинил, из головы выскочили.
Но он-то враз смекнул про себя, что дело тут не в ее положении, а в ней самой. От нее самой он и подрастерялся малость. Маргарита Александровна сидела в старом кресле и метала розовые распашонки. Огромный ее живот, выступавший вперед, прижимавшийся к ляжкам, придавал этому занятию глубокий, я бы сказал, трепетный смысл. Она не понукала его, пока он, путаясь от собственной ослепленности, уставлял на пол пишущую машинку, стягивал шинель и следил сапогами по паркету, только подняла голову и смотрела с терпеливым ожиданием, как он топчется под вешалкой. Высокая стоячая лампа с матерчатым абажуром, подвинутая к работе, бросала рассеянный боковой свет, накладывая на лицо мягкие полутени и в то же время выразительно подчеркивая его скульптурность. Как описать эту неизъяснимо-хрупкую гармонию линий, их несказанно-совершенные переходы, их глубину и воздушность, лучезарность, озаренность и прочая и прочая. Сухарев и не видел таких никогда, разве в заграничном фильме или во сне голубом.
А теперь это было перед ним наяву, даже не то, что было, а нежданно предстало, и светилось, и трепетало. Он тотчас ослеп от сияющей огромности ее глаз, золотистости волос, всей просветленности ее лица. Он словно бы врасплох ее застал, но оно, это несказанное лицо, будучи углублено в себя, вместе с тем было и открыто всему миру. На лице не таилось тайны, но оно выражало такое, что было ведомо ей одной. И оно раскрылось навстречу ему выжидающим взглядом. Нет, все же была в прелести этого лица какая-то внутренняя загадка, связанная, видимо, с его строением, но не разгадать той загадки капитану Ивану Даниловичу Сухареву. Он застыл, не в силах смотреть в эти лучистые глаза, ему казалось: он тотчас захлебнется от сухости в горле.
А слова-то, как уже сказано, из головы повыскакивали.
— Здравия желаю, — поспешно начал он, чтобы спрятать свою ослепленность, и все напрасно пытался отвести глаза, ибо даже при своем
— Так вы от Володи? — радостно дрогнула она, отложив шитье и тронув рукою волосы, лицо ее при этом обнаженно осветилось до предельных своих глубин. — Я так и подумала, как вы вошли. Только одно скажите, он ранен, да? Но он жив?
— Так точно, живой! — Сухарев обрадовался, что лжет не по доброй воле, а по высшему указанию, и широко улыбнулся.
Вот она, судьба-индейка, — куда выворачивает.
— И даже не ранен?! — Она требовательно вглядывалась в него, тянулась к нему руками, взглядом и вдруг раскрылась ответной улыбкой, от которой у него под ложечкой засосало.
Он не уловил сомнения в ее уверенном тоне и потому продолжал:
— Ну что вы, Маргарита Александровна. Не ранен, жив-здоров, того и вам желает. — Сухарев все дальше уходил от правды, но только этого ему и хотелось. «Повезло Старшому», — завистливо подумал бы об убитом Коркине, однако данная мысль не успела получить продолжения. Он шел не по запасному ходу, а по единственно главному, и пули свистели над головой, как ни сворачивай.
— Сколько же вы ехали? — спросила она, столь же легко углубляясь в себя, и он понял, о чем она спрашивает: у нее имелся свой мысленный отсчет времени.
— Трое суток, даже с лишком, — ответил он более поспешно, чем следовало, и она тотчас уловила это. — В Варшаве заминка вышла. А дальше быстро шпарили, экспресс прямой недавно пустили.
Она мгновенно сосчитала:
— Значит, вы видели его второго числа? Он что-нибудь написал сейчас?
— Понимаете, какая петрушка получилась, — неумело и все глубже запутывался Иван Сухарев. — Я слишком неожиданно выехал. А его как раз перебрасывали по новой дислокации, правду вам говорю. Мы даже поговорить толком не успели, только по телефону адрес записал.
— Так вы не специально приехали? — облегченно обрадовалась она, подсказывая ему путь спасения.
Сухарев вытянулся по стойке «смирно»:
— Так точно, Маргарита Александровна, у меня же попутная командировка, разве я вам не доложил? Меня за пишущей машинкой послали. Вот она стоит, уже раздобыл… Это же дикость, в штабе полка нет пишущей машинки, даже наградные листы приходится от руки писать. А тут как раз писарю пальцы осколком оторвало, совсем зашились. А мой дядя двоюродный в тыловом управлении служит, он обещал достать списанную. Вот майор Петров и говорит: поезжай…
— Второго числа? — переспросила она, сосредоточенно наматывая прядь волос на указательный палец, и этот беспомощно-прекрасный жест вконец доконал его. — Я вам верю. И я последнее письмо получила как раз второго от двадцать восьмого марта. И вот уже три дня, как нет нового письма, я ужасно волнуюсь.
— Ну, три дня на войне ничего не значат, — пробовал схитрить Сухарев, не ведая, как будет теперь добираться до правды.
— Вы не знаете Володю. Он пишет каждый день, особенно в последнее время, когда теперь подходит срок. Он так волнуется за нас. Вы не представляете, какой он заботливый отец.