Только про любовь
Шрифт:
Катринке нравилась скромность этой церкви. В ней было мало мрамора и позолоты, но это с лихвой возмещалось тем впечатлением безмятежности и очарования, которое она дарила. Когда она шла по узкому проходу под руку с Адамом в сопровождении Натали, Халида, Лючии и Ника, она еще раз убедилась в правильности своего выбора. На ней был короткий костюм кремового цвета и маленькая свадебная шляпка. В правой руке она держала букет роз цвета шампанского, испускавших нежнейший аромат. Затем послышались звуки «Аве Мария» в исполнении дуэта аккордеона и скрипки, который составили музыканты из близлежащего городка. На амвоне с молитвенником в руках стоял пожилой священник в черной рясе и белой сутане, со спускавшейся на грудь епитрахилью и с едва заметной
– Согласна ли ты, Катринка Милена Коваш, взять этого человека…
– Да, – твердо и отчетливо произнесла Катринка.
– Да, – спустя мгновение услышала она голос Адама.
Натали вздохнула, Лючия приложила к глазам носовой платок, Халид и Ник улыбнулись, как если бы они сами только что совершили что-то замечательное. Адам надел Катринке на палец широкое золотое обручальное кольцо. Священник что-то прошептал, и Катринка почувствовала, как Адам обнял ее и коснулся губами ее губ. «Я люблю тебя», – уловила она на своих губах его шепот. И впервые за все эти девять лет, с тех пор как у нее родился сын, Катринка почувствовала себя невыразимо счастливой.
ПРОШЛОЕ
1977–1991
Глава 26
– Как она может только писать такое? – В голосе Катринки слышались обида, смятение, гнев.
Адам оторвался от номера «Файненшнл таймс», который он читал, и принял такую позу в широком самолетном кресле, чтобы лучше видеть свою жену. Несмотря на все переживания, подумал Адам, она прекрасно выглядит в костюме «Шанель», который он купил ей вчера. Он был такого же бледно-голубого цвета, как и ее глаза.
– Что же она пишет? – спросил он.
– Посмотри! – Она протянула ему ксерокопию обозрения Сабрины в «Лондон глоуб».
После свадьбы они еще два дня оставались в «Гранд-отеле дю Кап» в Кап-Ферра, а потом отправились на несколько дней в Париж. Пакет с газетными вырезками прибыл срочной почтой из офиса Адама в Нью-Йорке незадолго до их отъезда в аэропорт, откуда они должны были вылететь домой. Адам просмотрел эти вырезки достаточно бегло, лишь бы уловить, о чем там идет речь, затем позвонил в Ньюпорт матери. Ему хотелось самому первым сообщить ей о своей женитьбе.
Матери не оказалось дома, и это означало, что через несколько часов, когда разговор, наконец, состоится, его женитьба уже не будет для нее новостью. Нельзя сказать, чтобы он был этим особенно огорчен. Как все будет, ему хорошо известно. Поскольку единственная возможность избежать ссор с матерью заключалась в том, чтобы поступать всегда так, как ей этого хотелось – что было совершенно неприемлемым для Адама, – он обычно не посвящал ее в свои планы. Преимущество такого поведения заключалось в том, что она узнавала о его замыслах слишком поздно, ей уже ничего не оставалось делать – а она была весьма изобретательной женщиной, – как только высказывать свое неодобрение. Совсем недавно она заявила ему, что если бы она перестала читать газеты, то не имела бы никакого представления о том, что происходит в его жизни. После некоторой паузы она добавила, что это и к лучшему. Но, безусловно, появление невестки, в отличие от сомнительных подружек или рискованных деловых операций, едва ли могло ускользнуть от ее внимания.
Адам стал бегло просматривать статью Сабрины. Она была выдержана в ее обычном стиле: сенсационна, достаточно цинична и исполнена грубого юмора. Она была озаглавлена «Плейбой и модель», Катринка именовалась в ней «бывшей подружкой Франты Донала», которая, как сообщалось далее, покинула
Закончив читать, Адам вернул ей ксерокопию и произнес:
– Неплохо.
– Ни слова правды, – гневно сказала Катринка.
– Ну, почему же, – усмехнулся Адам. – Оуджелви и в самом деле разорены.
– Она изображает меня какой-то проституткой.
– Но я действительно без памяти в тебя влюбился, практически с первого взгляда.
– Как ты можешь смеяться! – сказала Катринка, и в голосе ее послышались раздражение и отвращение.
– Нас будут часто упоминать в прессе, Катринка, и тебе надо научиться ничего всерьез не принимать из того, что напишут, иначе ты будешь чувствовать себя несчастной. Обозреватели пишут обо всем, что им захочется, независимо от того, правда это или нет, честно или нечестно.
– Еще шампанского? – спросила стюардесса, молодая женщина с пепельного цвета волосами, собранными на затылке в хвост.
– Да, пожалуйста, – сказал Адам.
Катринка до этого никогда не летала первым классом, и ей здесь очень нравилось, но все же меньше, чем в специальном самолете, который Адам заказывал для их полета из Мюнхена в Кап-Ферра и Париж. Что это была за роскошь, когда не надо было проходить контроль, ожидать у заграждения или отыскивать свободное место на полке, чтобы положить ручную кладь. Она с наслаждением потянулась в широком кресле, потом повернулась к Адаму и спросила:
– А почему на них не подают в суд?
– Это пустая трата времени и денег, конечно, если речь не идет о чем-нибудь, наносящем уж слишком большой ущерб. Но так бывает редко. Чаще – это просто чтиво, и всегда – с помоями. А как насчет других газет? Что в них пишут?
Катринка стала перебирать кипу ксерокопий, просматривая обозрения в «Интернейшнл геральд трибюн», в лондонских «Мэйл» «Сан», в нью-йоркских «Пост» и «Дейли ньюс».
– Такой гадости, как у Сабрины, больше нигде нет, – сказала она. – Есть пара даже довольно милых публикаций: Лиз Смит в «Ньюс», Сьюзи в «Пост». – И удивленно покачав головой, она добавила: – Этот Рик Колинз из «Кроникл» описывает весь наш маршрут в ночь перед свадьбой: обед в «Замке», игру в казино, танцы в ресторане. И мой свадебный костюм, он и его точно описывает. Откуда он все это знает?
– Все они подкупают официантов, метрдотелей, друзей.
– Друзей? – Мысль была неприятной.
– Так называемых. А некоторые даже сообщают кое-что о себе сами. У известности есть и свои плюсы. Ты в этом убедишься.
Катринка собрала газеты, положила их обратно в конверт, а затем в кейс Адама. Ей больше не хотелось думать о газетах и журналистах, которые для них пишут. Сама мысль, что она будет являться для них объектом постоянного внимания, была неприятна ей. И вовсе не потому, что она была застенчивой или не привыкла к вниманию. С шести лет, когда она впервые победила в состязаниях, она более или менее всегда была на виду, а с годами ее известность и как лыжницы и как модели все возрастала. После съемок в эпизодах фильмов она сама, ее внешность и ее имя стали достаточно популярными и в Чехословакии, и в Германии. Она искренне радовалась этой известности. Удачливая и общительная, она любила теплые, даже нежные приветствия, которые ей адресовали, когда узнавали. Но такое узнавание, чаще всего доброжелательное, было связано только с той частью ее жизни, которая была открыта всем. Но она сталкивалась и с критическими словами в свой адрес, когда проигрывала соревнование, что, впрочем, воспринималось ею как вполне заслуженное и поэтому не вызывало у нее протеста.