Только с дочерью
Шрифт:
Женщина задумалась, на ее лице отразилось сочувствие.
– Понимаю, ханум, понимаю, – мягко проговорила она.
И пошла прочь, оставив меня в замешательстве. Я встретилась с сочувствующей представительницей пасдара!
В тот момент я испытала особенно острую душевную боль. Как же я желала вернуться в общество, где могла бы нормально одеваться! Где было бы чем дышать!
В середине января около четырех часов пополудни раздался телефонный звонок. Я сидела в приемной перед кабинетом Махмуди
– Врачи позвонили домой. У отца непроходимость кишечника, и они настаивают на операции. Без операции ему не выжить, но они не уверены, что он ее перенесет. Ждут, что сегодня он умрет.
Комната затуманилась от слез, стекавших на русари. У меня разрывалось сердце. Мой отец умирал за тысячи миль от меня, а я не могла быть рядом, держать его за руку, говорить ему о своей любви, разделить боль и горе с семьей. Я задавала Кэролин множество вопросов относительно папиного состояния, но почти ничего не могла разобрать из ее слов – так мне было плохо.
Вдруг, подняв голову, я увидела стоявшего надо мной Махмуди; на его лице было написано участие. Он достаточно услышал, чтобы обо всем догадаться.
– Поезжай, – тихо проговорил он. – Поезжай повидаться с отцом.
22
Слова Махмуди застали меня врасплох. Я должна была убедиться, что не ослышалась. Зажав рукой нижнюю часть трубки, я объяснила:
– Папа очень, очень плох. Врачи считают, что он вряд ли доживет до вечера.
– Скажи ей, что ты приедешь.
На какую-то долю секунды меня охватила радость. Но тут же пришли подозрения. С чего вдруг такая перемена? Почему после полутора лет Махмуди внезапно отпускает нас с Махтаб в Америку?
Мне надо было выиграть время.
– Мы обсудим это после, – ответила я. И вновь заговорила в трубку. – Кэролин, – прокричала я, перекрывая тысячемильное расстояние, – я хотела бы поговорить с папой перед операцией.
Махмуди не возражал. Он слушал, как мы с Кэролин договариваемся о деталях. Я должна перезвонить в больницу Карсон-Сити ровно через три часа. Она все устроит для того, чтобы папа смог со мной поговорить до того, как его увезут в операционную.
– Скажи ей, что ты приедешь, – повторил Махмуди. В этой нервозной обстановке я не обратила на его слова никакого внимания.
– Скажи сейчас же, – не отставал он.
Что-то тут не так, пронеслось у меня в голове. Что-то совсем не так.
– Сейчас же! – рявкнул Махмуди, на его лице была написана явная угроза.
– Кэролин, Махмуди говорит, что я могу приехать домой.
От неожиданности и радости сестра вскрикнула.
Сразу по окончании разговора Махмуди вернулся в кабинет, где его ждали пациенты, и мы так ничего и не обсудили. Я убежала в спальню, где, оставшись одна, плакала об отце, но к моему горю примешивалось и смятенно-радостное чувство – ведь
Не знаю, сколько времени я провела в слезах, прежде чем увидела в комнате Шамси.
– Я позвонила, и Махмуди передал мне плохие новости, – сказала она. – Мы с Зари приехали побыть с тобой.
– Спасибо, – вымолвила я, утирая слезы.
Я встала с постели, и мы обнялись, слезы вновь заструились у меня по щекам.
Шамси спустилась со мной вниз, в гостиную. Зари тоже старалась меня утешить. Они расспрашивали меня обо всех подробностях папиного состояния и вспоминали таинственную и безвременную кончину собственного отца.
– Сегодня утром, еще до звонка из Америки, у меня был разговор с Махмуди, – сказала Зари. – Я очень за тебя переживаю и потому сказала Махмуди, что он должен отпустить тебя повидать отца.
Я насторожилась. Не потому ли Махмуди столь неожиданно изменил решение?
Зари передала мне весь разговор. Махмуди отказывался отпустить меня в Америку, так как считал, что я не вернусь в Иран.
– Как ты можешь? – упрекнула его Зари. – Нельзя же держать ее здесь всю оставшуюся жизнь только из страха, что она не вернется.
Зари назвала Махмуди плохим человеком за то, что он не позволяет мне встретиться с отцом. Разумеется, в устах Зари это звучало как ужасное оскорбление, учитывая, что она была его старшим и давним другом, а значит, пользовалась большим уважением.
Однако Махмуди оставался непреклонен, тогда Зари, исходя из лучших побуждений, предложила ему следующее решение. По наивности полагая, что Махмуди не знает, как быть с Махтаб во время моего отсутствия, она сказала:
– Если ты беспокоишься о Махтаб, то, пока Бетти не будет, она может пожить у нас с Шамси.
В течение восемнадцати месяцев ада, сквозь который мне довелось пройти, еще ни разу жизнь не наносила мне такого сокрушительного удара. Зари хотела как лучше, но непроизвольно поставила мне капкан. Когда бы мы с Махмуди ни заговаривали о возвращении в Америку, само собой разумелось, что речь идет о нас с Махтаб! Мы обе воспринимали это как должное. Я не могла разделить с ней эти новые страхи.
Я не уеду в Америку без Махтаб.
А что, если Махмуди попытается меня выслать?
– Дедушка, мы к тебе приедем, – сказала Махтаб в трубку.
Она произнесла это взволнованно, однако на ее личике отразилось замешательство. Очевидно, она не верила, что ее отец позволит нам эту поездку. Желая подбодрить дедушку, она скрыла от него свою тревогу. Он мог сказать своей маленькой Тобби лишь несколько слов, да и те ценой неимоверных усилий.
– Я так рад, что вы приезжаете, – сказал он мне. – Поспешите, не откладывайте.
Я тихонько плакала, уверяя его, что все будет хорошо, ведь я знала – он может не дожить до вечера и я никогда его не увижу. Если я и поеду в Америку, то, скорее всего, на похороны.