Только так. И никак иначе
Шрифт:
– А вот и не бред. – Лялин отложил вилку. – Ты прав, Павел, для чего-то ей это понадобилось. Очки без диоптрий, но с такой вот массивной старой оправой как у неё здорово меняют внешность. Уж не это ли ей понадобилось? И тогда снова тот же вопрос: зачем?
– Слушайте, - вдруг вспомнила Злата, - я, когда прибежала за брезентом, споткнулась за углом о сумки с продуктами, кто-то их там оставил. Только я в тот момент так торопилась, что не поняла даже, что сумкам там уж точно не место. Потом, уже в доме, позвала Наталью, чтобы помогла, а она не откликнулась. Зато пришла, когда Володя с Серёжей уже приехали, и принесла
Повисла тишина.
Прервал её, закончивший, наконец, работу и спустившийся к обеду Леонид. Злата встала, чтобы положить ему голубцов. Павел подвинулся, давая место, и мимоходом спросил:
– Лёнь, а вы с Наташей родные брат и сестра или сводные?
– Да нет, родные! Куда уж роднее. – Леонид с аппетитом принялся за еду.
– А почему же тогда у вас отчества разные?
Звякнула вилка об тарелку. И стало вдруг очень тихо.
– То есть как? – Лялин попеременно смотрел то на друга, то на работника.
– А вот так. Я, болван, ведь паспорта у них смотрел, но поскольку Наташа устроилась на две недели раньше, забыл её отчество к тому времени, как пришёл Леонид. А сейчас Ясень назвал её по имени-отчеству, я и вспомнил. У неё-то отчество довольно редкое, запоминающееся – Геннадиевна. А Леонид у нас, если верить паспорту, – Михайлович.
Работник дёрнулся, но сидевший справа от него Лялин спокойно положил руку ему на плечо:
– Да тихо вы, Леонид Михайлович! А не хотите ли вы нам рассказать, как это у вас с единокровной и единоутробной сестрицей отчества разные? Как такое может быть, любезный?..
По просьбе Лялина Павел позвонил Наталье:
– Наташ, Леониду тут стало плохо, вы не могли бы прийти?
Она присоединилась к ним буквально через пять минут, Павел даже удивился. Вошла, взволнованно взглянула на понуро сидевшего за столом Леонида.
– Садитесь, Наташа, - Злата подвинула ей табуретку.
Домработница молча села.
– Снимите очки, Наталья Геннадиевна, - Лялин холодно смотрел на неё.
Наталья растерянно глянула на него, потом на Павла и послушно избавилась от очков. Злата не могла отвести глаз от её красивого, очень красивого и молодого без уродующей старомодной оправы лица. Совсем другого лица. Павел, глядя в окно, тихо сказал:
– Наташ, а вы же хорошо видите. Вы же ведёте себя, не как близорукий человек, снявший очки. Марк Семёнович, - обратился он к старику, который, страшно заинтригованный, при виде пришедшей Натальи сразу нацепил свои очки, - снимите, пожалуйста, ваши окуляры.
Реставратор удивлённо пожал плечами, но просьбу выполнил. Лицо его сразу стало растерянным, он несколько раз поморгал, привыкая смотреть на мир без помощи стёкол, потёр переносицу рукой.
– Вот ваша ошибка номер раз, - громко сказал Лялин, обращаясь к Наталье. – Чтобы казаться старше и неприметнее вы носили очки без диоптрий, но не затруднили себя наблюдением за настоящими очкариками. И вот результат. Очки сняли, и стало сразу понятно, что они вам совсем не нужны, никакого дискомфорта без них вы не испытываете.
Наталья спокойно посмотрела на него и пожала плечами:
– Ну и что? Нравится мне носить очки, а зрение хорошее. Вот и заказала себе с простыми стёклами. Что?
Лялин так же спокойно глянул на неё и тоже пожал плечами:
– Вы правы, не запрещено… Но я не договорил. Ошибкой номер два было объявлять Леонида родным братом.
– Да тут объявляй – не объявляй, - Наталья усмехнулась, - а от правды никуда не денешься. Родные мы.
– Не сводные? – Лялин смотрел на неё с всё возрастающим интересом.
– Да нет, родные…
– Понятно… И папу вашего звали…
– Геннадий, - привычно ответила Наталья, и вдруг осеклась, замолчала.
– Вот-вот, Геннадий. Это ваш папа. А вот отца Леонида звали… - Лялин сделал паузу и вопросительно посмотрел на Наталью. Она заёрзала на стуле. – Молчите? И правильно делаете, что молчите. Проверить-то вашу версию проще простого, поэтому я вам от души советую не врать, а облегчить свою совесть чистосердечным признанием. А то «родные, родные»… Врать тоже надо умеючи. Вот подумали бы о несовпадении отчеств, сообразили бы назваться сводными или двоюродными и одной проблемой у вас сейчас было бы меньше. А у нас было бы меньше зацепок. Так кем вам приходится Леонид? Мужем? Любовником?..
Майор Лялин устроился у камина и с удовольствием принял из рук Златы глиняную обливную чашечку с глинтвейном.
– А не рассказать ли мне вам сказочку о жадности и глупости, друзья мои? – с интонациями профессионального сказочника начал он и насмешливо оглядел аудиторию.
– Давай, не томи! – засмеялся Павел.
А Ясень жизнерадостно добавил:
– А то я тебя пытать щекоткой начну. Совершенно не выношу медлительных рассказчиков, понимаешь ли!
Лялин погрозил ему пальцем:
– Но-но! – и на всякий случай отодвинулся подальше. – Будешь торопить – вообще ничего не расскажу!
Ясень примиряющее поднял руки:
– Ладно, ладно…
Лялин прокашлялся и начал:
– История моя началась давно в городе Рязани. Жил там мальчик Лёнечка, единственный сын мамы учительницы и папы инженера. Папа с мамой сил и денег для своего сыночка не жалели, выучили в школе, а вот дальше решил Лёнечка ехать покорять столицу. Дело было ещё в конце семидесятых годов. Поскольку был Лёнечка не совсем уж глупеньким и учился неплохо, он неожиданно легко поступил на филфак, правда, не в МГУ, а в другой институт, рангом пониже…
Злата усмехнулась:
– Когда я сдавала вступительные экзамены, на парте в аудитории прочла изречение, из которого следовало, что женщина филолог – это не филолог, а мужчина филолог – это не мужчина. Чуть было не передумала на филфак поступать: так обидно было.
Ясень громко захохотал, а Лялин кивнул:
– Интересное наблюдение… Не думаю, что оно соответствует истине. Но вот в случае с Лёнечкой говорить о том, что он настоящий мужчина, затруднительно… На девичьем факультете был наш юный рязанский мачо необыкновенно популярен. А тут ещё стал он сначала корреспондентом, а потом и главным редактором институтской газеты. Некоторые его опусы даже печатали в «Комсомольской правде». И Лёнечка возгордился. А также вознесся мечтами к вершинам славы и богатства. После института решил он подвизаться на ниве журналистики, где с грехом пополам, правда, без славы и без денег, продержался довольно долго. Но при первой возможности бросил всё и рванул за тем же самым за океан.