Только ты
Шрифт:
— Что? — спрашивает Ковалевский. — Вам не нравится план фотосессии?
— Валерий, — чуть подавшись вперёд, говорю я. — Вы знаете, что совершенно не умеете ухаживать за женщинами? Я вам что — робот, что ли? Или актриса?
— Не умею, да, — соглашается он. — Давненько не практиковал. Необходимости не было.
— А вы считаете, что мужчина ухаживает за женщиной из необходимости?
— Ну… — он замолкает и ухмыляется.
Я вздыхаю, отвинчиваю крышку и делаю несколько глотков воды прямо
— Ну, хорошо, а что вы предлагаете? Фотосессию нужно сделать сегодня. Завтра утром по московскому времени снимки уже должны появиться там, где надо.
— Валерий, я не уверена, что у меня получится изобразить к вам нежные чувства, и тем более — радость. Мне как-то нерадостно. Несмотря на то, что здесь действительно очень красиво.
Он серьёзнеет. Сурово смотрит на меня.
— Это не вопрос ваших желаний, Милана. Вам придётся изобразить то, что нужно. Даже, если я вам неприятен.
— А если я откажусь это делать, то что?
В моём тоне нет наезда, но при этом я, конечно, понимаю, что в моей ситуации такого рода вопросы такому властному и влиятельному человеку, как Ковалевский, из-за которого я, собственно, здесь и нахожусь, дело довольно рисковое. Как он отреагирует — неизвестно. Однако вопрос для меня совсем не праздный. Не факт, что я смогу изобразить то, что ему нужно. Сколько себя помню, никогда не считала себя превосходной актрисой и изображать любовь с Ковалевским под прицелом фотоаппаратов — задача для меня весьма непростая.
Вижу, что мой вопрос ему не понравился. Он как-то весь собирается, будто тигр перед прыжком и становится ещё более суровым. А может мне так только кажется. Но по впечатлениям от того, как он, явно напрягшийся, чуть щуря глаза, внимательно смотрит в мои — именно так.
— Тогда вас экстрадируют в Россию. Надо объяснять, что вас там ждёт?
— Нет, — сухо отвечаю я. — Не надо. Однако, поправьте меня, если я ошибаюсь, вам моя экстрадиция совсем не нужна.
— Не ошибаетесь. Вы нужны мне, как минимум для того, чтобы я смог забросить удочку. И поймать эту хищную и хитрую рыбу, которая похитила колье Лантольи.
— А что со мной будет потом? — интересуюсь я. — Хочется, знаете ли, договориться об этом на берегу.
— А чего вы хотите?
— Нормальной, спокойной жизни, Валерий. Без похищений и налётов на рестораны, в которых я ем.
— Я не отказываюсь от того, что говорил вам ранее. Я решу проблему с заведённым на вас в России делом, если вы поможете мне с нахождением вора.
— А если я не помогу? Не в смысле, чо я не сделаю того, что вы скажете, а в смысле — это ни к чему не приведёт и вор не обнаружит себя? Согласитесь, такая вероятность есть.
— Да, такое возможно, — говорит Ковалевский. —
— В смысле — не мои? — удивляюсь я. — Вы решите вопрос с заведённым на меня уголовным делом, если не поймаете вора?
— Я сказал про его поимку. Что это не ваши проблемы. От вас требуются определённые действия. Всё.
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Прежде всего я должен понять, не в сговоре ли вы с похитителем колье.
— И как же вы это поймёте, если не поймаете его?
— Если вы станете усердно помогать мне, это будет работать на ту версию, что вас ничто не связывает.
— А может я его так подставлю, поимев свою выгоду? Может я в сговоре, но просто предам его, чтобы выкрутиться самой?
Ковалевский снова пристально смотрит на меня.
— Вы очень смелая женщина, вы знаете об этом?
— Нет, Валерий. Я ужасная трусишка. И очень перепугалась в ту ночь, когда Данила покончил с собой. Потому и наломала дров. Нужно было спуститься вниз и в присутствии свидетелей из персонала, вызвать полицию. Да и когда напали на ваш ресторан, я со страху чуть не описалась, простите за подробности.
— Много кто испугался бы. И в той ситуации и в той.
— Так вы скажете мне, что будет со мной в ситуации, если я стану помогать вам, но помочь не смогу? В том смысле, что похититель колье Лантольи так и не будет вами найден, несмотря на предпринятые действия.
Ковалевский достаёт из кармана штанов золотой портсигар, неспеша раскрывает его, вынимает светло-коричневую сигариллу, прикуривает золотой зажигалкой "Zippo", с челчком закрывает её, и, откинувшись на стуле, затягивается. Выпустив в сторону дым, говорит:
— Нет. Не скажу.
Его ответ меня обескураживает.
— Почему? — озабоченно спрашиваю я.
Он снова затягивается и снова выпускает струйку дыма. Он так выглядит, что я бы, пожалуй, его сейчас нарисовала и назвала картину как-нибудь вроде "Размышление успешного капиталиста на отдыхе".
— Потому что любой мой ответ повлияет на вашу мотивацию в худшую сторону. Мне выгоднее оставить вас в подвешенно состоянии. Это не позволит вам расслабляться.
Пару секунд я осмысливаю его слова. Затем задаю новый вопрос:
— Я правильно понимаю, что если я услышу ваш ответ, он может стать поводом для того, чтобы я потеряла мотивацию стараться быть правдоподобной на этой фотосъёмке?
— Да, правильно.
— То есть, ничего плохого меня в случае провала вашей авантюры не ждёт?
— Милана, вы задаёте слишком много вопросов. Давайте так. Если вы не справитесь — я организую вашу экстрадикцию. Если справитесь — посмотрим на результаты.
— Так себе мотивация, если честно, — тихо говорю я.