Только всем миром
Шрифт:
Чекалин так и думал: все дело в ярком свете. У Силкова, стало быть, было то преимущество перед прапорщиком, что он сразу увидел пария хорошо освещенным. В таких случаях именно первый взгляд оставляет наиболее точное впечатление. Так что, если повезет, Силков много чего полезного может поведать. Да, окончательно решил Чекалин, сперва Силковым следует заняться; сейчас же, не откладывая. Но в это время зазвонил телефон. Майор Фирсов из ГАИ.
— Анатолий Васильевич, как там Силков мой, прибыл к тебе?
— Все в порядке, спасибо, — сказал Чекалин. —
— А если мы оба с ним потолкуем? — попросил Фирсов. — Это не очень помешает твоим делам?
Чекалин подумал: вероятно, оно и лучше, если Фирсов рядом будет. Неизбежно разговор коснется того, по
чему Силков столь преступно пренебрег своими служёб- ными обязанностями, а это уже по епархии Фирсова, пусть он и разбирается.
— Нет, все нормально, — сказал Чекалин. — Ты свое выяснишь, я — свое.
— Спасибо, очень ты мне удружил! — с неожиданной пылкостью воскликнул Фирсов. — Выезжаю, так что буду через десяток минут.
Когда Чекалин положил трубку, прапорщик сказал:
— Я могу позвать рядового Михеева, если нужно.
— Нет, — сказал Чекалин, — позвать не получится, слишком мало у меня сейчас времени. Пусть он с вами зайдет к криминалистам, если, конечно, не переменил обувь... Да, вот еще: если он курит папиросы — сразу возвращайтесь, сообщите мне.
4
С первой же минуты разговора стало ясно: старшина Силков ушел в глухую защиту. Есть такая стойка у боксеров: перчатки и плотно прижатые к животу локти не позволяют противнику достать наиболее уязвимые места — лицо и «солнечное сплетение».
Глупость, конечно, никакая это не защита, тактика, которую избрал Силков. Разве что в своем только воображении кажется он сам себе неуязвим?.. Псевдоза- щитный тон этот придавал разговору крайне неприятный характер, превращал его в перебранку. Стоило майору Фирсову попросить его рассказать, подробно и по порядку, как было дело нынче утром, когда прапорщик из ВАИ сообщил об аварии такси, как Силков тотчас парировал:
— Какое дело? Не было, товарищ майор, никакого дела!
Фирсов, бедняга, даже побелел от ярости; тем не менее терпеливо разъяснил старшине, что под «делом» в данном случае он разумеет сам факт: какого рода сообщение сделал прапорщик, кого и для какой цели привел он на пост ГАИ.
Силков почему-то прореагировал только на часть вопроса: «для какой цели?» Весьма распространенная манера сворачивать разговор в сторону!
— А я почем знаю — для какой цели? Что я, старик Хоттабыч — чужие мысли читать!
— Вот что, Силков, — оправившись от этой беспардонной наглости, тяжело проговорил Фирсов. — Извольте отвечать на заданные мною вопросы.
— Хорошо, — кивнул Силков, — я скажу. Я так скажу: он, прапорщик этот, валит с больной головы на здоровую! Сам же, понимаешь, пришел не вовремя — и сам же бочку на меня катит!..
— Как это не вовремя?
— А так, очень просто! Занят я был!
— Чем это?
— Важным делом!
— Нельзя
Чекалин восхищался долготерпением Фирсова. Не то что разговаривать с Силковым — смотреть на него и то было невыносимо. Можно представить себе, каких усилий стоило Фирсову сохранять этот вежливый тон...
— Поподробней? Почему нельзя, можно! Я как раз нарушителя задержал. Ну и фиксировал его данные, чтобы потом, значит, просечку в талоне сделать.
— Что за нарушение?
— Превысил скорость! У поста полагается идти на сорока километрах, а он... Да это он и сам признал, что на сорока пяти шел!
Фирсов дал себе немножко воли, присвистнул иронически:
— Да, крупный нарушитель!
— А что — спускать? — озлился Силков. — Если каждому прощать — вообще на голове скоро ходить станут! А в правилах, между прочим, не указано, за какое превышение наказывать нужно.... Я так пони* маю — любое нарушение должно быть пресечено! Что, разве не так, товарищ майор?!
О, усмехнулся в душе Чекалин, он еще и демагог, этот старшина Силков! Фирсов — точно услышал его мысли.
— Просьба к вам покорнейшая, Силков, — сказал он. — Прекратите, пожалуйста, свою копеечную демагогию. Вы прекрасно понимаете, что нарушение нарушению — рознь. Впрочем, речь сейчас не об этом. Вы, Силков, почему-то старательно обходите мои вопросы. Напомню вам, что нас интересует любая мелочь, начи
ная с того момента, как прапорщик переступил порог поста ГАИ. — Повторил: — Лю-ба-я ме-лочь...
— Вот я и говорю, — оживился, словно бы подхлестнутый, Силков. — Сижу, значит, с нарушителем отношения выясняю. А тут, откуда ни возьмись, прапорщик. Авария, говорит, неподалеку, с такси, мол, что-то. А рядом с ним мужик какой-то, вместе пришли. Спрашиваю: это кто — водитель, что ль? Мысль, значит, у меня такая, что это он водителя с той аварии прихватил с собой. А он: нет, говорит, пассажир это. Раз не водитель, так нечего и мешать. Говорю прапорщику: не видишь, занят? И опять, значит, нарушителя утюжу. А прапорщик все не отстает. Наклонился, зудит на ухо: задержи да задержи пассажира, дескать, он «под мухой» — значит, и водитель тоже, дружки они... За что, я говорю, пассажира наказывать, пусть хоть и «под мухой» он. Наказывать, говорю, водителя надо. Где он, кстати, спрашиваю. В таксопарк, говорят, пошел, за подмогой.
— Кто сказал насчет таксопарка? — спросил Фирсов.
Силков задумался.
— Вот этого точно не скажу. Вроде прапорщик сказал... Ну я и подумал: в таксопарк — так оно и должно быть. Они, таксисты, всегда втихаря следы свои заметают, норовят без нас обойтись. Спросил у того пассажира: как зовут дружка твоего? Говорит, Силантьев. Я черканул фамилию на бумажку, для памяти, значит, и говорю: никуда твой Силантьев не денется, все равно за машиной вернется, тут я его и прихвачу. А ты, говорю ему, пассажиру, значит, ты иди, не интересно мне с тобой время тратить, поважнее дела есть. Они и ушли — сперва пассажир, потом и прапорщик...