Только ждать и смотреть
Шрифт:
– Никаких новостей, – отвечал я.
Эммочка не опускалась до объяснений со мной, а я почему-то боялся задавать ей вопросы. Мир устроен очень странно: во мне два метра роста, пятнадцать лет усиленных тренировок, а я робею перед семидесятипятилетней женщиной, у которой вместо рта анус. Вряд ли ее боялись даже собственные дети, ведь она проиграла их со счетом ноль – пять, так почему же я?..
– Вам надо следить за Марком, – приказала мне Эммочка, когда мы подошли вплотную к первому числу. – “Мадам” может заявиться и без звонка, у этой женщины нет никаких манер! М-м-м, я видела ее пару лет назад с новым мужем, она очень постарела, фигура еще
– Как? – спросил я, вырвавшись из своего оцепенения. – Как следить за Марком?
Мне нужны были детальные указания, я уже был роботом в руках Эммы Берг. Сказывалось мое воспитание в тоталитарной стране! Женщина с синими волосами пришла к власти без боя, потому что в народе были такие послушные идиоты, как я.
– Что вы – маленький мальчик? Не понимаете? Марк напьется лекарств и будет спать три дня подряд! Он не желает ее видеть! Марк ее боится!
Боже мой, как же я похож на своего отца!
Зак Полски не спешил дать мне совет. “Марк прожил с “мадам” семнадцать лет, худо-бедно, а все-таки столько лет вместе… Нет, они не были женаты, Марк против брака как такового, может, были и другие причины… Откуда нам знать? Вот я дружу с вашим отцом очень много лет, а разве я знал, что у него есть сын? И такой красивый? Умоляю вас, все обойдется, в конце концов, она приходит каждый месяц, и пока все живы…”
Однако он отменил нашу встречу, чтобы я мог побыть дома в то время, когда придет “мадам”. По-видимому, ее все-таки следовало опасаться.
Я набрал знакомый номер телефона.
– Шапиро! – ответил сердитый голос.
– Здравствуйте! – поприветствовал я. Меня совсем не удивляла ситуация, в которой находился Марк: он должен был отдать деньги какой-то “мадам”, а денег у него не было. В Тбилиси все сейчас были в таком же положении: занимали у кого могли, чтобы как-то перебиться, а потом дрожали или сбегали! И никто еще не сделал себе харакири и не стал наркоманом на этой почве. Я лишь не знал, что делают в таких случаях в Канаде, и потому старался выведать у Шапиро, как поступать.
– Это не мое дело! – прервал он меня, как только я начал. И посоветовал: –Поговорите с Марком!
Нет, я не хотел говорить с Марком о его “мадам”. Как это трудно объяснить. Наверное, я ревновал. Мои родители не провели вместе даже одной ночи, а какая-то “мадам” – старушенция в моем понимании, – прожила с моим отцом семнадцать лет! Или я просто скучал по Лили так, что хоть умри. Я не мог говорить с Марком, вот и все! Моя мать всю жизнь искала ему замену, потому что любила его. Мои детские “папочки”, приносившие мячики, – это ведь поиски невозвратного прошлого. У Лили не было даже снимка Марка: единственную черно-белую фотографию, где они были вместе, отобрали в КГБ. Если бы она могла спрятать свою любовь, как ту тряпичную куклу! А Марк… Цветные фотографии певицы Лили Лории, которые я ему выслал, валялись где-то в подвале!
Моя мать, моя бедная Лили! Я только сейчас понял, почему она всегда красилась в блондинку, какой я ее нарисовал. Ей, наверное, не нравились разговоры о том, что я сын Нодара, она ведь знала, что я блондин, потому что весь в родного отца. Марк запомнил ее брюнеткой, а зрители и почитатели – блондинкой, какой она на самом деле никогда не была. Лили жила памятью о Марке, а он в это время “худо-бедно” жил гражданским браком в благополучной стране.
Моя
“Почему Марк не искал встречи с Лили после того, как вернулся в Канаду?” – думал я. Ну, может, железный занавес был пуленепробиваем, а потом? Как этот убежденный коммунист не заметил, что Берлинская стена уже рухнула? Что, грохот до Канады не докатился? Чем оправдать его забывчивость? А трусливые объяснения Марка – “кому я такой нужен?”, “любовь не любит складываться в чемодан” – меня не устраивают!
Да, мне было бы легче, если бы он здесь умирал от горя! И пусть сам разбирается со своей “мадам”! Может, она заявляется, чтобы дать ему туфлей по лысой голове, да так ему и надо!
Разве я мог сейчас, в таком настроении, открыть дверь незнакомой – и, говорят, красивой, – женщине, бывшей балерине, и сказать, улыбаясь: “Проходите, пожалуйста! Вы к моему отцу? К человеку, который много лет любил вас, а не мою мать? Ах, вы не знали, что я существую? Как видите, Марк, на минуточку, наследил. Короткий роман с двухметровым последствием. Да лучше мне провалиться на месте, чем встречать вас здесь! Пожалуйста, дайте и мне туфлей по башке за то, что я вообще приехал!”
Я решил уехать сразу после первого числа. Жаль было уезжать, ведь я еще почти ничего не видел, – даже ни одного нижайшего небоскреба! – но и оставаться не было сил. Я боялся растерять в себе то счастье, то солнце во всем теле, что почувствовал сразу, как приехал в Монреаль. Мне казалось, что теперь этого счастья мне хватит на очень долго, на всю жизнь! Или я просто “отошел”, “пришел в себя”, как выразился Шапиро, и как он только все понял? Я ведь никому не рассказывал, откуда шел или откуда бежал.
“Мы, грузины, в чужой стране засыхаем!” – заявил по радио один наш популярный деятель, засранец, а сам взял и укатил за рубеж. Небось сидел себе там, сох и смеялся. У нас тогда как раз была пора митингов, и эта фраза гуляла как беспутная баба. Люди выезжали и выезжали, все, кто мог, выехали, мелкие перестрелки быстро переходили в войну, а оставшиеся люди пугали друг друга: “Мы, грузины…” Да при чем здесь грузины? Нет на Земле ничего лучше твоей родной страны! Зарубите себе это на носу, засранцы! Но если в ней жить – нельзя?