Только ждать и смотреть
Шрифт:
– По-моему, это была не страна, а тюрьма народов! – объявил я.
– Ну уж до вас, художников, кому какое было дело? – засомневался Джейкоб.
– Моя мать певица, а бабушка – врач, однако… – сказал я и осекся: забыл, что можно говорить о моей семье, а что нет.
– Мы очень хорошо знаем вашу бабушку, Дороти Окли! – перебила меня девственница. – Когда я была маленькая, мы ездили к ней в Нью-Йорк!
– Когда я был маленьким, – сказал я, – у меня не было отца. Если бы я мог, я давно бы развалил эту страну!
И
Джейкоб ударил рукой по столу! Бокал упал, что-то звякнуло. Он закричал через весь стол:
– Дади, дади! Говорил я тебе: теперь этих советских не остановишь – все припрутся сюда и сядут нам на шею, будут просить политического убежища! – И встал – не хотел сидеть со мной за одним столом.
– А Берни никогда не бил рукой по столу! – воскликнула Эммочка.
– Что такое политическое убежище? – спросил я.
Марк наклонился к моему уху: “Понимаешь, если человека преследовали в своей родной стране, а государство его не защищало…”
– Так у нас ведь само государство и преследовало своих граждан! – воскликнул я. – Как же это называется?
– Почему он задает глупые вопросы? – обратилась толстая сестрица к матери. – Чему его там учили, в университете?
– Зачем вам это знать, молодой человек, – снисходительно сказал лысый старший брат. – Дороти Окли, ваша американская бабушка, позвонит своему адвокату из “Туччи и сыновья”, и все эмиграционные бумаги будут у вас в кармане! Если вы, конечно, действительно сын Марка…
И выразительно посмотрел на свою мать – хорошо я его отделал, а?
А я посмотрел на Марка и увидел, как оранжевое солнце взрывается в его прозрачных глазах. Этот взгляд… Еще когда я не знал, кто мой отец, когда этот вопрос меня очень мало волновал… Я уже видел этот огонь… Да будь мой отец хоть трижды… Я понял в тот момент, в ту секунду, что Марк любит меня – полюбил, и все. Как и я. И я понял также, что те двадцать два года, что были вырваны из нашей жизни, не вернуть. Мы сейчас оба пытаемся начать все сначала, как продолжить прерванный танец, мы с отцом – как два старых танцора, что знают все па, но боятся пуститься в пляс, чтоб не упасть… И у кого нам просить убежища? И выйдет ли у нас ремейк?..
– Десерт! – закричал Берни и захлопал в ладоши. Все встали из-за стола, чтобы Патси могла поменять тарелки и подать десерт. Мужчины вышли на веранду покурить. В начале девяностых годов все усиленно курили.
– Пойдемте со мной, молодой человек, – предложил мне Берни, – я покажу вам сад. – Он запустил руку в огромную вазу с конфетами и стал запихивать их мне – рассовывал по карманам брюк, пока я пытался отказаться. Так, наверное, поступают все дедушки, но откуда мне знать? Одного моего деда расстреляли задолго до того, как я родился, а второй повесился в своем гараже.
Мы пошли по ухоженной дорожке, Берни держал меня под руку. Он был легкий, как
– Ну, молодой человек, – начал Берни, – чем занимаются ваши родители?
Берни тоже не верит, что я сын Марка, подумал я, или он забыл. Тогда лучше не обращать на это внимания. Моя бабушка начала забывать какие-то вещи и страшно переживала, если ее на этом ловили. И что можно рассказать о Лили? “Звезда всесоюзного масштаба без права выезда за рубеж? Птичка с разбитым сердцем, что всю жизнь пела в клетке? “Красную розочку, красную розочку я тебе дарю”? Не поймут!
– Моя мать занимается импортом дефицитных товаров, – сказал я. – Это очень успешный бизнес.
– Да-да-да, – закивал Берни. – Дайте мне, пожалуйста, конфетку, мне запрещают сладкое!
Я вывернул карманы. Берни быстро разворачивал конфетку, закладывал ее себе за щеку и отдавал мне фантик. Так мы дошли до самого края сада и сели на скамью. И оттуда, сверху, впервые в жизни я увидел небоскребы. Они все стояли внизу, в центре города, сбились в кучу. Тбилиси тоже расположен в горной котловине – мое сердце сжалось. Небоскребы действительно упирались в небо своими четырехугольными головами. Вокруг них толпились дома-карлики. Наверное, смотрели на гигантов-соседей разинув рты. Сейчас, ночью, освещенный город был восхитительно красив. Я подумал – как давно, еще с конца восьмидесятых, я не видел Тбилиси при свете фонарей. Вначале к нам пришла нужда, потом – война…
– Дороти Окли нахлебалась горя со своим сыном, – вдруг прервал молчание Берни. – Но что поделать? Только она и может помочь.
Я резко обернулся. Берни Берг сидел неподвижно и был похож на статую – глаза пустые, и вся история жизни на лице.
– Он должен продать свою арт-коллекцию, – продолжил Берни ровным голосом, – у него же есть покупатель! А сейчас мне нужно в туалет по-маленькому!
Вторая часть
– О, шер Нини! Я вас так ждала! – барышня отложила рукоделье и живо поднялась навстречу подруге. Они расцеловались. – Говорите же, говорите! Вы уже видели его? И что же?
– Я еду прямо от Потоцких! – объявила мадемуазель Нини. – Маменька осталась у них, а я сразу к вам, ма шер! У меня полно нувель!
Фигура мадемуазель Нини напоминала по форме новогоднюю елку: от маленького хорошенького личика, сидящего на тонкой длинной шейке, она колоколом расширялась книзу, слаборазвитую девственную грудь гирляндой стягивал поясок.