Только звезды нейтральны
Шрифт:
– Папа, давай хоть сегодня без агитации. Лучше покажем Гене вашу новую квартиру.
И, проворно взяв брата за руку, повела его по комнатам. За ними, как на парадном шествии, следовали все остальные члены семейства.
– Видишь, Геночка, хорошо, свободнее, чем жили в Москве, - говорила Полина Григорьевна, стараясь не отставать от детей, переваливаясь с одной больной ноги на другую.
Геннадий смотрел на ее отекшее лицо, на уродливо полные ноги и думал: к чему хоромы, если нет здоровья?
– А вот
Они вошли в небольшую квадратную комнату с широким окном и балконом, с видом на проспект. Это была единственная комната, не загроможденная мебелью. В ней стояли письменный стол и диван-кровать. Геннадий обрадовался встрече со старым знакомым, с удовольствием подошел к обшарпанному, заляпанному чернильными пятнами столу и провел рукой по неровной доске.
– Ты посмотри сюда! Сколько подарков!
– воскликнула Наташа, указав на сорочки с модными косыми углами воротничков и безразмерные носки в елочку, разложенные на диване, как на выставке.
Геннадий смотрел на все это с умиленной улыбкой:
– Мама, зачем военному человеку столько барахла?
– А я что говорил?!
– горячо подхватил отец.
– Пригодится, - сказала Полина Григорьевна.
– Мы старики, а у него вся жизнь впереди…
Даниил Иосифович, как тень, следовал за сыном, довольный тем, что его предсказания оправдались.
Теперь, при ярком свете, Геннадий с особым любопытством рассматривал живую, экспансивную сестру, с бесовским огоньком в глазах, ее свежее загорелое лицо, высокую модную прическу, стройную фигуру в черном джерсовом костюме. И под стать ей Федора - крепкого, холеного, в пестром свитере с оленями на груди…
Наконец все расселись за столом, выпили за приезд гостя, а потом отдали должное хозяевам дома. Молодые смеялись, шутили, и у Даниила Иосифовича развязался язык, он тоже включился в разговор, стараясь поддержать компанию.
– Читали сегодня про иностранных туристов? До какого безобразия доходят: статую из «Европейской» гостиницы украли. Гнать бы их всех грязным помелом. Летом хоть не выходи из дому, на каждом шагу их болтовня… Я давно говорил - не надо с ними якшаться. У нас одни интересы, у них - другие…
– Ты не прав, папа, - послышался протестующий голос Наташи.
– У нас есть один общий интерес: жить в мире и дружбе.
– Подожди, они тебе покажут дружбу, - погрозил пальцем Даниил Иосифович.
– Ты им о дружбе, а они вокруг нас военные базы создают… Геннадий рассмеялся.
– My и что же?! Не волнуйся, папа, не зря мы существуем…
– Перестаньте, - воскликнула Наташа.
– Поговорим лучше о поэзии… Федор, почитай новые стихи Вознесенского.
Идея понравилась, все поддержали:
– Давай, давай, Федя… Он же не торопился.
– Вознесенского сразу не поймешь. Такие стихи нужно сначала про себя читать, думая, постигая все богатство
– Откровенно сознаюсь, Вознесенский до меня не доходит… - объявил Геннадий.
– Что значит не доходит?!
– Федор покраснел от досады.
– Не доходит потому, что мы страшно консервативны, хуже английских лордов. Не признаем новаторской поэзии. Нам подавай вирши, набившие оскомину… Маяковский говорил насчет поэтов хороших и разных? Так вот, разным-то нелегко пробиться к нам, грешным…
– Не знаю, я не слежу за поэзией, - без особого пыла отозвался Геннадий.
– Только мне кажется, ты, Федя, что-то путаешь… Дело вовсе не в том, новатор он или не новатор. От поэта прежде всего требуется талант…
– Э нет, голубчик. Есть поэзия чувств и есть поэзия мысли. В наш век, в этот бешеный ритм жизни, поэзия чувств как бы отступает на второй план. Зато поэзия мысли нужна как хлеб насущный. Она способствует общественному прогрессу. Писать, как прежде, сегодня нельзя, это мало кого волнует.
Геннадий не соглашался:
– Мне кажется, в поэзии мысли и чувства находятся в единстве. Попробуй голову оторвать от туловища. Что останется?…
Даниил Иосифович молчал, прислушиваясь к спору, а тут вставил свое:
– Поэтов оценивают после смерти. Ты, Федор, назвал Маяковского. Я помню, в тридцатых годах крепко его стегали. А сегодня… улица Маяковского, площадь Маяковского, памятники везде…
Геннадий посмотрел в глаза Федору и продолжал:
– Послушаешь тебя, и получается вроде - Пушкин и Лермонтов безнадежно устарели, их поэзия себя изжила!…
Федор вскочил, в эту минуту он напоминал драчливого петуха:
– Прошу не передергивать. Пушкин и Лермонтов вечны, нетленны.
Геннадий подумал: «Родной брат Таланова». И не мог сдержаться, улыбнулся.
– Федя, до чего же ты похож на моего начальника. Такой же скептик.
– Очень хорошо! Значит, думающий человек.
– Думает много, а работаем мы за него.
– Тогда ты в своем сравнении попал пальцем в небо. За меня никто не работает, - обиженным тоном произнес он.
– Все сам. Даже посуду мою вместо своей супруги.
Наташа громко рассмеялась:
– Бедненький ты мой! Однажды вымыл две тарелки и не можешь забыть. Какая гениальная память!
Видя, что обстановка накаляется, Полина Григорьевна поспешила внести разрядку.
– Геночка, - голос ее дрожал от волнения, - мы не знаем, что там у тебя за начальник. Наш Федечка - ученый-физик, кандидат технических наук.
– И наш Таланов считает себя без пяти минут профессором…
– Считать - это не значит им быть, - лихо подмигнула Наташа.
– Вот именно!… - обрадовался Федор тому, что наконец-то у него с женой сошлись позиции.