Толковая Библия. Ветхий Завет. Книги учительные

Лопухин Александр Павлович

5. Мидраш объясняет различие обращений в ст. 4 — «люди» или «мужи» (ишим) и — «сыны человеческие» (бене-адам) так: «если будете достойны и сохраните закон, то будете называться, подобно Аврааму, Исааку и Иакову — «мужами», ишим, а если нет, то — «сынами человеческими», бене — адам, подобно Адаму, который не сохранил Закона и потому был изгнан из рая» (Midr. s. 21).

6. Дальнейших слов: — в принятом греч. тексте нет, но они имеются в кодд. II:23, 161 у Гольмеса, у св. Вас. Вел. и И. Злат.

7. Мидраш (5, 50) здесь справедливо видит указание на мудрость мудрейшего из царей — Соломона.

О КНИГЕ ЕККЛЕЗИАСТА

Книга

Екклезиаста, как видно из ее начала, содержит в себе слова Екклезиаста, сына Давидова, царя в Иерусалиме. Так как лишь один сын Давида был царем, именно Соломон, то очевидно, что этот последний и назван здесь Екклезиастом. Соломон отличался великой мудростью и, как творец многих назидательных притчей, был учителем народа. С таким характером он выступает и в данной книге. Он «был мудр, он учил еще народ знанию», замечает писатель книги в 12:9. Соответственно этой черте Соломону дано еврейское название Когелет. Оно происходит от корня kahal, который в глагольной форме значит: созывать, собирать (= греч. ) ср. Лев 8:3; [1] Числ 1:18; [2] Втор 4:10 [3] и др., в форме существительного имени (как греч. ; [4] собрание вообще, религиозное собрание в частности, напр., Числ 10:7; [5] Пс 21:23; [6] 34:18; [7] Неем 5:7 [8] и др.

Отсюда евр. koheleth, как и греч. значит: созывающий собрание, говорящий в собрании, церковный оратор, проповедник. К такому наименованию Соломона мог дать частный повод в высшей степени знаменательный факт, описанный в 3 Цар 8 (ср. 2 Пар 5–6 [9]), когда Соломон при освящении своего храма созвав (jakhel) израильтян, произнес свою замечательнейшую молитву о ниспослании милости Божией всем приходящим во храм, как народу еврейскому, так и иноплеменникам, затем благословив собрание (kehal) обратился к нему с речью, в которой молил Бога о том, чтобы Он направил сердце народа на сохранение уставов и соблюдение заповедей. Здесь таким образом в наглядной, осязательной форме Соломон явился тем, чем он был для своего народа и во все последующие времена, т. е. когелетом, проповедником.

Женская форма еврейского имени указывает или на подразумеваемое существительное chokma (мудрость), или, вероятнее, на официальную миссию Соломона, как народного учителя, так как имена, означающие должность, часто принимали у евреев форму женского рода. Вероятно таким путем образовавшееся символическое имя Соломона — Когелет — (Екклезиаст) дало название и самой книге.

Все содержание книги Екклезиаста служит как бы ответом на вопрос: в чем счастье на земле, возможно ли для человека полное, совершенное счастье (1:3; [10] 3:9; [11] 5:15; [12] 6:11 [13])? На этот вопрос Екклезиаст самым решительным образом дает отрицательный ответ. Ithron — так называет он совершенное счастье — в отличие от временных и скоропреходящих радостей — невозможно для человека. Ничто в мире и в жизни человека не может дать такого счастья. Отсюда все суетно, все ничтожно и бесполезно.

Суета сует, все суета. Вот вывод, к которому пришел Екклезиаст путем долгих и тяжелых исканий, и который он одинаково решительно высказывает как в начале, так и в конце книги (1:2; [14] 12:8 [15]). Но почему недостижимо абсолютное счастье, почему все оказывается в этом смысле бесполезным и суетным? Причина этого в том, что все в мире подчинено неизменным и в то же время однообразным законам и вследствие этого

находится в постоянном круговращении, не дающем ничего нового, ничего такого, что могло бы хотя в будущем обеспечить достижение Ithron (1:4–11). Движение не вперед, а вокруг, беспрогрессивное круговращение наблюдается не только во внешней природе, но и в жизни человеческой, где психические явления чередуются с той же последовательностью, как и явления природы, столь же мало зависят от воли человека, где также есть всему свое время (3:1–8 [16]).

Эта неотвратимость естественного хода вещей, бессилие человеческой воли изменить его направление, подчинить себе, делают счастье, доступное человеку, непрочным, непостоянным, случайным, скоропреходящим. Человек ни за одну минуту не может поручиться, что счастье не изменит ему. Конечно такое счастье не есть Ithron. Исследуя затем частные случаи из собственной жизни и жизни людей, Екклезиаст еще более убеждается в том, что ничто не может дать человеку истинного счастья.

Мудрость? — Но она приносит людям мучение, обнажая и в мире и в человеке безобразие и ничтожество, прикрывающееся видимой красотой и целесообразностью, рождая в человеке тяжелое сознание ограниченности его ума и непостижимости всего существующего (1:13–18 [17]).

Беспечное веселье, пользование всякими удовольствиями и развлечениями? — Но оно оставляет в душе человека мучительное ощущение пустоты и бессодержательности (2:1–2 [18]).

Радости труда, разнообразной деятельности? — Но они меркнут от сознания ничтожности и случайности результатов труда (2:4–11 [19]). Последние зависят не столько от самого человека, его талантов и энергии, сколько от времени и случая (9:11 [20]). Не зависит от человека и то благо, чтобы есть и пить (2:24 [21]). Богатство? — Но оно принадлежит собственно не человеку, а жизни. При смерти обладателя оно переходит к наследнику, который может оказаться глупым и злоупотребить наследством (2:18–19 [22]). Да и при жизни богатые часто чувствуют себя одинокими, мучатся завистью, раздорами, жадностью (4:4–8; [23] 6:1–6 [24]) или внезапно теряют богатство (5:10–16 [25]).

Но над всеми этими человеческими скорбями и превратностями царит величайшее зло — смерть, которая одинаково поражает и мудрых и глупых (2:14–16 [26]), и праведных и нечестивых (9:1–3 [27]) уничтожая таким образом всякое различие между людьми и делая счастье их призрачным. А то, что следует за смертью, состояние в шеоле, есть жизнь без знания, размышления, без любви, надежды и ненависти, жизнь, по сравнению с которой даже печальное земное существование есть благо, так как и псу живому лучше, чем мертвому льву (9:4–6, 10 [28]). Где царствует смерть, там не может быть счастья. Но что же отсюда следует?

Должен ли человек придти к мрачному унынию, к сознательному отвращению к жизни, столь безжалостно разбивающей все мечты о счастье? Нет!

Там, где по-видимому беспросветным туманом должен был нависнуть крайний пессимизм, для Екклезиаста заблестела живая надежда на возможность некоторого счастья, вера в некоторую ценность жизни. Ithron — совершенное счастье для Екклезиаста по-прежнему оставалось недостижимым, но он нашел в жизни сравнительное благо, относительное счастье, то, о чем с уверенностью можно сказать, что это нечто лучшее. На место недостижимого Ithron является возможное для человека Tob.