Толстой-Американец
Шрифт:
Вяземский как никто другой понимал Американца, прислушивался к оригинальным толстовским суждениям, восхищался его образными речами, эпистолярной стилистикой и даже уговаривал друга заняться литературным ремеслом, смастерить на досуге роман [713] . Используя свои обширные петербургские связи, он оказал нашему герою и множество житейских услуг.
За «дружескую внимательность», «утончённую заботливость» и «точность» граф Фёдор Иванович платил Петру Вяземскому той же монетой, «истощал все средства», дабы «сделать угодное» князю. Без Вяземского, без его «известной всей публике улыбки» [714] наш герой откровенно тосковал. «Есть ли будешь в наших пределах московских и не дашь на себя взглянуть, каким бы то образом ни было, ты ли ко мне, я ли к тебе, то сердечно оскорбишь сердечно тебя любящего Толстова», — предупреждал он Асмодея 7 июня 1830 года [715] .
713
РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 72.
714
НИОР РГБ. Ф. 85. К. 19. Ед. хр. 30. Л. 21.
715
РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 72.
716
Там же. Л. 88 об.
Проще говоря, Американец души не чаял в «милом и любезном Вяземском».
Они переписывались почти тридцать лет. Когда подоспело время, графиня Авдотья Максимовна Толстая поведала князю Петру Андреевичу в письме от 3 февраля 1847 года: «Я одна знала, как Толстой любил князя Вяземского. Истинно любил, как друга. Часто он со мной говаривал: „Вот, Дунюшка, из моих друзей один остался мне другом — князь Пётр!“» [717] .
С «душевным почитанием» относился граф Фёдор Толстой и к Вере Фёдоровне Вяземской, «благодетельной фее» [718] , жене князя Петра Андреевича и сестре В. Ф. Гагарина.
717
Там же. Л. 130–130 об.
718
Там же. Л. 99 об.
Американец «для друга готов был на всё, — свидетельствовал Ф. В. Булгарин, — охотно помогал приятелям» [719] . Раз он пришёл на выручку доктору А. Н. Клепалову, «российскому столбовому дворянину», «чудаку, достойному замечанья и уваженья» [720] . Ради спасения от банкротства братьев Гагариных Фёдор Толстой рискнул имением и вверг собственное семейство в бедственное положение [721] . («Дружбы моей не нужно ни будить, ни разогревать; ибо она относительно к тебе никогда не дремала, не простывала», — уверял впоследствии Американец князя Василия Фёдоровича Гагарина [722] .)
719
Булгарин.С. 206.
720
РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 2863а. Л. 5, 7.
721
Об этом будет рассказано далее.
722
НИОР РГБ. Ф. 85. К. 19. Ед. хр. 30. Л. 25–26.
А для князя П. А. Вяземского он и вовсе мог разбиться — и порою разбивался — в лепёшку.
(И на эту тему подыскивается пригожий анекдот. Однажды, 27 марта 1820 года, находившийся в Варшаве князь Пётр Андреевич ударил челом А. И. Тургеневу: «Купи мне хорошего турецкого табаку и вышли из Петербурга; спроси у Толстого-Американца. Смотри, не забудь!» [723] Ехавший в Белокаменную Тургенев насчёт просьбы не запамятовал, зато граф Фёдор Иванович начудил, оказал князю медвежью услугу. Спустя месяц, вернувшись из Москвы в Северную столицу, Александр Иванович оповестил страждущего Вяземского: «Американцу о табаке сказывал, но он, кажется, сбирался писать о нём в Тульчин к Киселёву» [724] . Наш герой рассудил, что нигде ближе Малороссии нет табачного зелья, которое пришлось бы по вкусу его другу, его «красному солнышку» [725] .)
723
ОА. Т. 2. СПб., 1899. С. 32.
724
Там же. С. 35 (письмо от 21 апреля 1820 года).
725
НИОР РГБ. Ф. 85. К. 19. Ед. хр. 30. Л. 21.
С кем-то граф Толстой водил хлеб-соль бессрочно, до «невозвратной потери», с кем-то жизнь незаметно, без взаимных обид и упрёков, развела его ранее.
Прервалось на дружеской ноте и уже не
Случалось и по-иному.
В мае 1839 года Американец похвально отозвался о помогшем ему графе Алексее Фёдоровиче Орлове, крупном сановнике, конфиденте императора; «Сей достойный царедворец сохранил всю теплоту прекрасной души своей, которая некогда, в молодом офицере, делала его столь любезным для его товарищей». Толстовская апология благодетельному генерал-адъютанту завершилась красноречивыми словами: «Пример прекрасный для царедворцев! Но все ли ему следуют?» [726] Представляется, что грустный вопрос адресовался по преимуществу тем персонам, которые в молодости дружили с нашим героем, «добрым малым», а потом, делая карьеру, добывая чины и ордена, сочли за благо отдалиться от частного и сомнительного человека.
726
Биография Сарры. С. LXVII.
Граф с юных лет усвоил, что «розы без шипов не растут» [727] , что измена пришла в мир задолго до него, — однако такие раны у Американца никак не затягивались.
Мы начали эту главу с первого поэта, — а заключаем её рассказом о ямщике, который имел собственное понятие о литературе.
«Он ехал на почтовых по одной из внутренних губерний, — вспоминал о приключении друга князь П. А. Вяземский. — Однажды послышалось ему, что ямщик, подстёгивая кнутом коней своих, приговаривает: „Ой вы, Вольтеры мои!“ Толстому показалось, что он обслушался; но ямщик ещё раза два проговорил те же слова. Наконец Толстой спросил его: „Да почём ты знаешь Вольтера?“ — „Я не знаю его“, — отвечал ямщик. „Как же мог ты затвердить это имя?“ — „Помилуйте, барин: мы часто ездим с большими господами, так вот кое-чего и по-наслушались от них“» [728] .
727
РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 7.
728
СЗК. С. 222.
С комментариями к портрету Американца, который был создан Пушкиным, наконец-то покончено.
Последуем теперь за подвернувшимися Вольтерами — и на следующей странице попадём в двадцатые годы.
Глава 7. В ДВАДЦАТЫЕ ГОДЫ
Он продолжал жить большею частью в Москве, часть года — в деревне, бывал в Петербурге и других местностях России — по делам или у приятелей, побывал и за границей…
В эпоху брожения умов, войн, революций и бунтов, завершения одного царствования и начала другого граф Фёдор Иванович Толстой хладнокровно, не размениваясь на политические пустяки, жил по месяцеслову собственного сочинения.
В «Алфавит членам бывших злоумышленных тайных обществ и лицам, прикосновенным к делу…», который составил в 1827 году правитель дел Следственной комиссии А. Д. Боровков, Американец не попал.
Правда, на распрю России с Персией наш герой всё же отреагировал — очередным ядовитым афоризмом: «Паскевич так хорошо действовал в персидскую кампанию, что умному человеку осталось бы только действовать похуже, чтоб отличиться от него» (VIII, 445).
В общем и целом он был в двадцатые годы таким, каким предстал перед публикой в предыдущей главе.
Американец постоянно кутил, и лишнее тому подтверждение — письмо чиновника по особым поручениям при московском генерал-губернаторе Александра Яковлевича Булгакова, адресованное в Петербург брату, Константину Яковлевичу. Данная эпистола была написана 15 декабря 1821 года: «Вчера в полдень выехал Закревский. <…> Я не поехал провожать, боясь, чтобы эта экспедиция не продолжалась дня три, а поехали многие, иные до первой станции, а иные и до Клину» [729] . Далее А. Я. Булгаков уточнил, что среди тех, кто никак не мог расстаться с генерал-лейтенантом и его супругой Аграфеной Фёдоровной (урождённой графиней Толстой), были Денис Давыдов и «Американец Толстой» [730] . Неразлучные друзья сопровождали отъезжающую чету до последней возможности, до истощения сил.
729
РА. 1901. № 2. С. 308.
730
А. Ф. Закревская приходилась Американцу двоюродной сестрой.