Том 1. Детство Тёмы. Гимназисты
Шрифт:
— Позволил себе обеспокоить для успокоения умирающего, — сказал он, угрюмо подходя к Аглаиде Васильевне.
— Благословите, отец, — ответила она и, когда священник сделал крест, приложилась к его старой руке.
Отец Даниил более мягко проговорил, понижая голос:
— Желает повиниться перед вами… Прощайте ненавидящим вас…
У ног Тихона стояла испуганная Таня с заплаканными глазами, подпершись рукой.
— Лишние свидетели, удалитесь, — распорядился отец Даниил.
Карташев нерешительно стоял, когда Аглаида Васильевна, подойдя к
— Ты хотел мне что-то сказать? — спросила она, наклоняясь к умирающему.
— Хотел, — мучительно тихо прохрипел Тихон. Аглаида Васильевна поняла, что ему трудно говорить.
— О Тане не заботься: она всю жизнь у нас жила, и я не оставлю ее…
— Одна, — прошептал Тихон.
— Знаю… знаю, что негодяй обманул ее…
Тихон тоскливо кивнул головой.
— Знаю, что сын есть. Буду и о нем заботиться…
Аглаида Васильевна выпрямилась и опять наклонилась.
— Будь спокоен: господь слышит наш разговор.
Она опять выпрямилась и как бы не то утверждала выражением лица, не то спрашивала: «Все?» Тихон мучительно поднимал на нее глаза.
— Грешен, — прошептал он.
— Все мы грешны, — наклонилась опять Аглаида Васильевна.
— За добродетель вашу… окаянный… — судорожно заметил Тихон, — сжег…
Глаза Тихона с ужасом раскрылись и застыли на Аглаиде Васильевне. Она не то отшатнулась, не то поднялась, чтобы лучше сообразить.
— Скирду сжег? — спросила она жестко.
Аглаида Васильевна, обводя сына ледяным взором, смотрела в окно.
— Что тебя побудило? — Она с отвращением скользнула взглядом по жалкому лицу Тихона.
Воцарилось напряженное молчание. Тихон мучительно переводил глаза с потолка на пол и на стены. Карташев съежился и испуганно смотрел на мать. «Прощайте ненавидящим вас», — пронеслось в голове Аглаиды Васильевны, и горячий огонь боли и протеста загорелся в ее глазах.
— Дьявол, — прошептал Тихон, — всю жизнь смущал…
Тихон тоскливо заметался и рвал ворот рубахи. Его желтая волосатая грудь, впалый потный живот обнажились. «Умирает!» — мелькнуло в голове Аглаиды Васильевны.
— Прощаю тебя… и пусть господь тебя простит.
Тихон сделал нетерпеливую, судорожную, мучительную гримасу.
— Говори за мной: не яко Иуда, но яко разбойник…
Тихон рванулся, глаза его выпятились и замерли на Аглаиде Васильевне.
— Умер, — оборвала Аглаида Васильевна.
Таня с неестественным воплем бросилась к трупу…
Мать и сын возвращались домой.
Карташев в первый раз изменил своему обыкновению не критиковать матери.
— Это была как будто совершенно чужая для меня женщина, — говорил он Корневу, лежа с ним в своей комнате. — Ужасно странное и тяжелое впечатление… Какая гадость, в сущности, весь этот материальный вопрос: мать и добрая, и честная, и любящая… И его страх; кажется, чего бояться человеку? Все кончено,
— Конон ни в чем не виноват… Тихон признался… Умер уже…
Одарка остановилась на мгновенье, подняла на Карташева глаза, опять опустила и тихо пошла. Но, пройдя немного, она остановилась, опять вскинула глазами на Карташева и, скрыв охватившую ее радость, преодолевая стыдливость, спросила:
— А чи то ж правда, панычку?
— Правда… я сам слышал.
Одарка ушла, а Карташев долго смотрел ей вслед. Корнев лежал и усиленнее обыкновенного грыз свои ногти. Карташев тоже раскис и уныло, бесцельно смотрел в пространство.
— Мы через неделю в город едем, — заглянула Маня.
Корнев и Карташев вскочили.
— Вот как! — изумился Корнев.
— Это вы виноваты, — тихо, с упреком бросила ему, убегая, Маня.
— Вот как! — повторил, нахохлившись, Корнев.
— Экую чушь Маня говорит, — сказал Карташев. — Я сейчас узнаю, в чем дело.
— Не ходи к маме, — остановила Зина. — Мама расстроена.
— Правда, что через неделю мы едем? Отчего?
— Оттого… Мама говорила, — и от интонации сестры Карташеву сделалось вдруг жутко, — что вы с Корневым в конце концов что-нибудь такое сделаете, что совсем ее скомпрометируете.
— Какие глупости! — с непонятной для него самого тревогой сказал Карташев.
— Вот и глупости…
— Едем? — спросил, подходя, Корнев.
— Едем, — ответила Зина.
— Ну, и тем лучше, — махнул рукой Корнев. — Какая же причина?
— Мама хочет несколько морских ванн взять.
— Н-да…
— Это Маня ему сказала, что он причина отъезда, — сказал Карташев.
— Какие глупости!
Корнев пытливо впился в Зину.
— Она пошутила…
— Нет, да, конечно, это ерунда, — поддержал Карташев, — мать так любит тебя.
— Наверно, ерунда: я уж там была…
— Мне самому странно, что я мог навлечь гнев… я, кажется…
— Ах, какая эта Маня! и выдумает же… Постойте, я сейчас ее приведу…
— Да нет, зачем…
Но Зина ушла и возвратилась назад с Маней. Корнев уже издалека услышал ее «кар».
— Ну? — говорила, входя, Зина и обращаясь к Мане.
— Я ж вам сказала, что из-за вас.
Маня, вытянув шейку, заглянула весело в глаза Корнева.
— Ну что ж… очень жаль… — развел он руками, и в голосе его звучало искреннее огорчение…
— Маня, что же ты делаешь? — рассердилась Зина.
— Ну что ж я могу тут, когда и мне тоже жаль, — ответила Маня и убежала.
— Капризничает… на нее как найдет.
— Нет, да я ведь не верю…
Часа через два на дорожке в саду Корневу попалась Маня с заплаканными глазами и быстро скрылась…
Через неделю — за три недели до назначенного раньше срока — в лунную, яркую ночь длинный ряд экипажей, повозок, тарантасов двигался в ровной степи, поспевая к поезду.
Корнев и Карташев добровольными изгнанниками ехали в тарантасе в ворохе свежего сена.