Том 1. Детство Тёмы. Гимназисты
Шрифт:
В это время пришли Семенов и Рыльский.
Вервицкий, схватив рукопись Долбы, уселся к окну и принялся читать ее с таким решительным и вдумчивым видом, с каким только когда-либо автор читал новую вещь своего собрата.
Началось обсуждение тем.
— Ты на чем же остановился? — обратился Долба к Карташеву, когда до него дошла очередь.
— Я, собственно, еще ни на чем не остановился.
— Что-нибудь историческое? — посмотрел Долба на Корнева.
— Отчего, собственно, историческое? — насторожился Карташев.
— Ну, что хочешь…
— Научное
— Что ж из научного? — спросил Корнев. — Я думаю, этот отдел нам не по плечу… Какую научную статью мы можем написать?
— Отчего ж? — сказал Долба. — Популяризацию, например, Фохта, Молешота, Бюхнера.
— Их в русском переводе нет: по Писареву разве.
— Ну, это уж будет популяризация популяризации, — ответил огорченно Карташев.
— Я беру на себя, — заявил Корнев, — отдел критики… собственно, конечно, не критики, а сжатое изложение и некоторые соображения по части текущей литературы.
— Ну, что ж, отлично… Это красивый отдел, и у тебя выйдет. Ну, останавливайся и ты на чем-нибудь…
— Нет, я ничего не буду писать, — сказал Карташев, отчего-то вдруг обидевшись.
— Да ты чего? Ну, пиши научное…
— Нет, да я… нет.
— Послушай: да ты, может быть, критический отдел хотел… так бери, пожалуйста.
— Нет, нет…
— Да пиши… Ведь в критическом отделе могут и двое работать. Собственно даже, я думаю, для большего интереса можно и полемику устроить: один написал, а кто-нибудь, может быть, возражать станет.
— Это хорошо, — повеселел Карташев. — Ну, так вот, ты и пиши, а я тебе возражать в следующем номере буду…
— Да, может, и не придется?
— Наверно, придется.
Все рассмеялись.
— А теперь я вот что возьму, — продолжал Карташев. — Я напишу о вреде классического образования.
— С какой стороны?
— Со всех… Во-первых, теоретически докажу.
— То-то теоретически, — вставил Рыльский, — а то практически…
Все рассмеялись.
— Ты напиши, — дал совет Корнев, — что практически неудобно классическое образование в том отношении, что есть иногда опасность умереть от смеха. И знаешь: маленькую иллюстрацию к этому… Картинки…
Карташеву было обидно, что его тему вышучивают.
— Шутить так шутить, а серьезно говорить — так и давайте. Одно дело — наш Дмитрий Петрович… ничего общего здесь нет с общей постановкой классического образования.
— Да нет… тема благодарная, — согласился Корнев.
Но как он ни старался проговорить это серьезно, в голосе его чувствовалась подозрительная нотка, и Рыльский подхватил ее:
— И я тебе советую, когда уж все там изложишь, что хочешь, — привести, как последний аргумент, такой: из всех времен только у самих классиков не было классиков, а между тем они-то и являются идеалом.
— Сиречь, — перебил Долба, — надо, двигаясь вперед, стать передом не к заду…
— Я ничего не буду писать, — обиделся окончательно Карташев.
Бросили шутки, и все начали урезонивать его.
— Да ничего не хочу, — упрямо твердил он. — Не буду. Вышутили, вышутили, и пиши. Не буду.
— Послушай,
— Не далай-лай…
Карташев как ни был обижен, но не мог не рассмеяться тому, что не мог выговорить: далай-лама.
— Рыло ты, — сказал Корнев, добродушно путая густые волосы Карташева, который после своего невольного смеха сидел с глупой физиономией, напрасно стараясь придать ей обиженный вид.
— Ну, кто серьезно вышучивал? Глупо же… Прекрасная тема, вполне современная, назревшая.
— Может ведь так, братец мой, выйти, — заметил серьезно Семенов, — так напишешь, что и классическое-то образование все к черту отменят.
Как не удерживалась компания от смеха, чтоб еще больше не огорчить Карташева, но сил не хватило, и все опять расхохотались.
— Дурачье, — проговорил, фыркая, Карташев.
— Ну, послушай… — сказал Рыльский. — Брось к черту, да и бери, что ли… Мне пора… Я должен идти сегодня с родными.
Карташев вспомнил про свое обещание сестре Корнева, ее приглашение и, окончательно развеселившись, согласился:
— Ну, хорошо, черт с вами.
— А Дарсье так и не приехал.
— Врешь, приехал, — ответил вошедший Дарсье, по обыкновению одетый с иголочки.
— Ну, а ты что берешь?
— Ему отдел мод завести, — предложил Рыльский.
И, пока все смеялись, Дарсье добродушно повторял:
— Свиньи… Право, свиньи…
— Нет, в самом деле, ты что берешь?
— В сущности, я ведь совсем не владею пером.
— Не будь скромен, — вставил Рыльский, — ни пером, ни языком.
Дарсье сконфуженно провел рукой по своему лицу:
— Не злоупотребляю, может быть.
— О-го! — ответил Рыльский и запустил руку в кудрявую шевелюру Дарсье.
— Ну, уж это пожалуйста, — Дарсье отшатнулся, — языком мели, что хочешь, а рукам воли не давай. Знаешь пословицу: jeu des mains, jeu des vilains. [54]
54
Руки распускают только мужланы (фр.)
— По-русски это выходит, — перевел Долба, смеясь своим смехом, — у всякого человека свой гонор есть.
Однажды Карташев, взволнованный, пришел из класса домой, наскоро пообедал и заперся в кабинете.
Лежа на диване, он держал только что вышедший гимназический журнал и читал с наслаждением свою статью, переписанную четким, крупным почерком. Карташеву казалось, что это не он писал: так плавно и гладко читалось теперь написанное.
Он прочел залпом. Ему не захотелось больше ничьих статей читать, и с журналом в руках, торжествующий и смущенный, он пришел в столовую, где сидела Аглаида Васильевна с детьми: Зина пытливо вскинула глаза на брата, остановилась на мгновение на его тетради и проговорила тем разочарованным голосом, когда вперед уже знаешь, в чем дело: