Том 1. Детство Тёмы. Гимназисты

Гарин-Михайловский Николай Георгиевич

— Если будет, то и поступлю.

— Только если первоклассный, — прибавила Аглаида Васильевна.

— Первоклассным у всех быть не может, — вмешался Корнев.

— В таком случае незачем и поступать.

— А я все-таки поступлю.

— Даже если мама против?

— А если мне хочется?

— Очень грустно в таком случае.

Корнев скорчил Мане гримасу. Маня заглянула ему в лицо, как бы ища ответа.

— Я бы подождала, пока все умрут.

— Ну, тогда делайте, что хотите, только на могилу

ко мне не ходить…

— А я приду, — сказала Маня, лукаво и в то же время просительно глядя на мать, так что Аглаида Васильевна ласково усмехнулась.

— Дурочка ты…

— Гм! Гм! — заерзал Корнев.

Маня весело смотрела на него.

— Вот никогда не думала, чтобы вы были такой веселый, — сказала Зина.

— Мне теперь кажется, что я всегда такой.

— Вы всегда вот какой…

Зина исподлобья посмотрела, грызя ногти.

— Нет, это уж Наташа пусть представит, — сказала Аглаида Васильевна, — она замечательно вас копирует.

— Вот как… много чести!.. не знал… Пожалуйста…

— Я не умею.

— Ну… пожалуйста… умоляю… на коленях прошу.

Корнев закончил отчаянной рожей.

— Кар! — передразнил он Маню.

— У вас хороший «подражательный талант», — кивнула ему Наташа.

— Вы похожи, говорите, на вашу маму? — спросила Маня и, подняв головку, лукаво ждала ответа.

— И это в тринадцать лет! — воскликнул Корнев. — О, благодарю тебя, создатель, что к ее времени я уж буду стариком.

— К ее времени вы начнете только жить, — улыбнулась Аглаида Васильевна.

— А теперь, позвольте узнать, что мы делаем?

— А теперь вы только скользите по поверхности жизни.

— Как водяные пауки, — вставила Зина.

— Понимаю, — ответил Корнев и, повернувшись к Мане, сказал: — Во всяком случае, вы замечательно оригинальная… И что-то мне напоминаете… я никак не могу выразить… Вы видали картины Рубенса, Рембрандта… Я одинаково не видал ни одной картины ни того, ни другого, но это все равно… А вот это «кар» я уж окончательно не знаю, чему приписать.

— Вороне же, — напомнила Зина.

— Да ведь оказалось, что ворона так же похожа на Марью Николаевну, как я на мать… Так, если не ошибаюсь? Я скорее бы сравнил вот… есть такой инструмент… я его тоже никогда не видал… Я, кажется, начинаю совсем уж чушь нести…

Степан поднес Корневу блюдо с пирожным.

— Благодарю покорно… Дай бог вам и вашим деткам много лет здравствовать.

Корнев вскочил и раскланялся перед Степаном.

— И вам, сударь, дай бог… милостивую хозяйку, так чтоб, как наши барышни, красавица была, да деток кучу.

— Мой друг, это… это… благодарю… Позвольте мне с вами облобызаться?!

Корнев вытер салфеткою рот и торжественно расцеловался со Степаном.

Степан принял это за чистую монету и, довольный, удовлетворенный, понес блюдо дальше.

Лицо Степана было так серьезно и торжественно, что было неловко и смеяться. Все наклонили головы, чтоб спрятать свои улыбки.

— А ведь наступят когда-нибудь такие отношения, — заговорил Карташев.

— В раю такой Степан, может быть, выше нас с тобой, мой друг, займет место, — убежденно произнесла Аглаида Васильевна.

— На этом основании нельзя ли ему предложить маленький уголок за этим столом? — сказал Корнев.

— Здесь нельзя, — твердо ответила Аглаида Васильевна.

— Маленькая как будто непрямолинейность… Я вспомнил надпись в капелле.

— Вы, конечно, знаете, откуда эта надпись? Ну, там же: «Рабы, повинуйтеся господам своим».

— Рабов уже нет, теперешний раб имеет в кармане деньги и завтра сам будет иметь рабов.

— И будет…

— Чему же в таком случае повиноваться? — огрызнулся Карташев. — Капиталу?

— И рад… Выберите лучше другую тему…

— Отчего же? и эта интересна, — настаивал сын.

Из-за стола встали.

— Интересная, но не для меня.

Карташев продолжал упорствовать.

— Тёма, а если я не хочу? — уже сухо спросила Аглаида Васильевна.

Карташев насмешливо поклонился.

— Позвольте, я его выведу, — предложил Корнев, заминая надвигающуюся размолвку. — Зинаида Николаевна, сыграйте нам марш.

И под звуки марша Корнев увел упиравшегося Карташева.

— Ну, иди… — ласково не то понуждал, не то уговаривал он приятеля.

Пройдя несколько комнат, Корнев воскликнул: «О господи! я лопну, так наелся», — и с размаху упал в кресло.

Вошел Сережа и, стоя у двери, смотрел на брата и Корнева.

— Что вы, молодой человек, конфузитесь все? — спросил Корнев, подходя и встряхивая Сережу за его худенькие руки.

— Я не конфужусь.

— Вы вот берите пример с этого нахала… Право.

Корнев показал на Карташева. Карташев, снова повеселевший, проговорил: «Бери пример!» — подпрыгнул и упал на диван.

— Вот так? — спросил Корнев, падая на другой диван.

Он поднялся, посмотрел на Карташева и, весело рассмеявшись, опять откинулся на спину и заболтал ногами.

— Очень мило! — произнесла Маня, заглядывая и скрываясь.

— Mille pardons… [57]

— Я буду спать… — сказал Карташев.

— Неужели будешь? — живо спросил Корнев.

Карташев не ответил.

— А я чем хуже?

Корнев повернулся на бок и закрыл глаза. Через несколько минут оба уже спали.

57

Тысяча извинений… (фр.)