Том 1. Философские и историко-публицистические работы
Шрифт:
Но любить царя русского раздельно от России — значит любить внешнюю силу, случайную власть, а не русского царя: так любят его раскольники и курляндцы, которые готовы были с такою же преданностию служить Наполеону, когда почитали его сильнее Александра [37] . Любить царя и не уважать законов или под покровом его доверенности, под прикрытием его власти, нарушать законы, им же данные или им утвержденные, — это враждовать против него под маскою усердия, подкапывать его могущество в корне, убивать любовь Отечества к нему, отделять в народе понятие об нем от понятия о справедливости, о порядке и благосостоянии всеобщем — одним словом, в сердце народа отделять царя от тех самых причин, для которых Россия хочет иметь царя, от тех благ, в надежде на которые она так высоко уважает его. Наконец, любить его без всякого отношения к Святой Церкви как царя сильного, а не как царя православного, думать, что его господствование не есть служение Богу и Его Святой Церкви, но только управление государством для мирских видов, что его правительственные выгоды отдельны от выгод православия или даже что церковь православная есть средство, а не цель для бытия общенародного, что Святая Церковь может быть иногда помехою,
37
Речь идет об императоре Александре I. — A.M.
Оттого, между прочим, в народе почти никто не верит, чтобы Польша была прочно присоединена к России. Каждый смотрит на нее как на необходимую, но несчастную жертву, как на жалкую страдалицу, только временно под русским гнетом вздыхающую. На недовольного поляка русский глядит без сочувствия, но и без осуждения. На его ропот он может подчас найти слово ругательное, но не найдет слова дружеского увещания или христианского вразумления, какое бы нашел для брата православного. Он чувствует, что поляк не может быть предан одному Отечеству с русским, ибо его убеждения растут на другом корне, его сердце греется другим солнцем.
По той же причине русскому бывает так противно слушать, когда немец [38] распространяется о своей преданности к царю — до чего немцы часто большие охотники при встречах своих с русскими.
Русскому почти также смутно на сердце слушать эти уверения немца, как ему тяжело слушать всегдашние уверения самых бессовестных и корыстных чиновников об их бескорыстном уважении к законам. В таких случаях русский простолюдин обыкновенно глядит на немца с каким-то печальным видом, как бы побежденный его превосходством, и никогда не входит с ним в состязание об этой любви к царю, как бы вошел с ним в спор о том, кто отважнее, или кто сильнее, или кто крепче ударит кулаком, или кто дальше плюнет. Он нехотя похвалит его за добрые чувства, а внутренне желал бы оставаться один своего мнения. Ибо он боится этой наружной преданности немцев, смутно понимая, что за связью с ними таится и Самозванец [39] , и Бирон, и вся насильственная ломка его старинных нравов и родных обычаев и что оттуда бывает душное стеснение его сердечных убеждений, не находящих себе прежнего простора в его родной земле.
38
Судя по всему, И. В. Киреевский имел в виду не столько собственно немцев, сколько вообще всех иностранцев, служивших в России. — A.M.
39
Речь идет о Лжедмитрии. — A.M.
Правда, угнетения Петра, его презрение ко всему русскому, его раболепство перед иностранным русский простолюдин давно уже забыл. Немецкое правление Бирона давно уже вытеснило из его памяти все, что было иноземного и оскорбительного в петровских насилиях. Уже Елисавету встретил он радостно на престоле как русскую, как избавительницу от немецкого ига только потому, что она была не Курляндская и не Брауншвейгская, а дочь его прежнего царя, не помня того, что этот царь был Питер. Но зато теперь на презирающих его немцев и на зараженных ими господ своих слагает он вину своих бед и стеснений, надеясь на православного царя как на сочувствующего ему сына церкви, и с нетерпением ждет того часа, когда немцы перестанут опутывать его своими лукавыми внушениями, от которых в его Отечестве устраивается образованность, противная его духу.
Понятие о русском царе и о немецком направлении так не могут связаться в уме русского народа, что даже память о Петре Федоровиче [40] живет в его сердце как лицо ему любезное и вместе враждебное существующему порядку, только потому, что Петр Федорович был царь, а существующий порядок он почитает немецким.
Однако же несправедливо было бы думать, что нелюбовь русского к немцам происходит от его ненависти к умственному просвещению, которое через иностранцев приходит в Россию. Это клевета на русского человека, выдуманная иностранцами. Русский уважает науку и знание почти столько же, сколько не любит немцев, и даже если что-нибудь смягчает в нем нелюбовь к немцам, то это именно их превосходство в умственных познаниях. В незнании своем русский сам охотно сознается и без ложного стыда готов учиться у немца. Но ему противен тот чужой дух, в котором это просвещение к нему вводится, ему оскорбительно то иностранное клеймо, которое с него не снимается и вытесняет всякую русскую особенность.
40
Речь идет об императоре Петре III. — A.M.
Русский простолюдин рад учиться у немца, чтобы быть умнее, однако же лучше хочет быть глупым, чем немцем.
Русский образованный класс рассуждает иначе: он лучше хочет быть глупым ничтожеством, чем
Однако же любовь к царю и любовь к православию к России не потому только должны составлять одно, что русский простолюдин до сих пор не умеет их разделить, но потому, что они в сущности своей неразделимы так же как любовь к царю неразделима с любовью к законности, хотя это последнее понятие и затемнилось несколько в сознании русского народа от длинного ряда исторических причин. Законность, Отечество, Православие суть коренные стихии, из которых слагается понятие русский царь. Потому любовь к нему без любви к ним была бы крайне вредною для него самого, если бы была возможная.
[Без уважения к законности может быть страх перед силою, но нет того священного уважения к власти, которое видит в ней источник общего благоденствия, святой, беспристрастной справедливости, нравственного порядка, твердой собственности, счастливой уверенности в личной безопасности каждого последнего гражданина и залог правильного, живительного, просторного дыхания общественной жизни.] [41]
Правда, без любви к законности может быть наружное повиновение царю, из страха перед его могуществом или из ожидания от него выгод; но невозможно к нему то искреннее уважение, которое видит в нем священную власть и потому основу общего благоденствия, Богом поставленное кормило для общественного корабля, источник беспристрастной справедливости, залог правильного порядка и нравственного простора, ограду незыблемой собственности и спокойной личной уверенности, причину счастливой безопасности каждого последнего гражданина — одним словом, теплый живительный воздух для правильного, здорового и нестесненного общественного дыхания. Ибо помимо законности может быть только сила, но власти собственно быть не может. Власть исходит из законности, опирается на законность, стремится к водворению законности и, ни в чем не отделяясь от нее, сама не терпит к себе уважения, отделяющегося от уважения к законности.
41
Здесь и далее знаками «[]» обращается внимание на то, что выделенный фрагмент текста имеет еще один вариант, который приводится ниже в качестве отдельного фрагмента, набранного петитом. — A.M.
Такое уважение к власти возводит покорность на степень благородной деятельности, обращая ее в великодушное подчинение высшему внутреннему убеждению.
[Без любви к Отечеству можно раболепствовать перед царем, как перед случайным могуществом, но нельзя любить его тою бескорыстною, самозабывающеюся любовью, которая в правильном действии его могущества видит надежду самых возвышенных благ, согревающих сердце человека на земле. Счастье Родины, ее светлая, неуроненная честь, ее всестороннее процветание, нравственное и умственное возрастание ее граждан, совестливое сбережение их человеческого достоинства, ясное определение их обязанностей, чистое охранение их прав, ненарушимая тишина их домашней жизни, святость их семейных отношений, разумная свобода их общественной деятельности, воспитывающая и скрепляющая в них жизненное развитие внутренних внушений и внешних обязанностей веры и Отечества <неразб.>, — одним словом, общее довольство, живое благоденствие, общее возрастание всех возвышенных сил народа, совокупно на всех ступенях его общественной лестницы вырабатывающих в Отечестве его благополучие и славу, — вот к чему бьется сердце русского, <неразб.> сына Отечества, вот те возвышенные цели, которых достижения народ ожидает от власти, им управляющей. И как бы Отечество далеко от них ни отстояло, как бы ни было трудно их достижение, как бы ни была продолжительна дорога к ним, — но Россия верит ему <?>, что сердце царя ее стремится к ним, ведет ее царь и к ним направляет его государственное возрастание и что доверенность народа к царю есть самый <неразб.> залог в его <неразб.>. И этой общей доверенностию народа особенно прекрасно достоинство царское в России.]
Без любви к Отечеству можно раболепствовать перед царем и уверять его в преданности, но нельзя любить его тою бескорыстною любовью, которая в правильном действии его могущества видит надежду самых возвышенных благ, от которых согревается сердце человеческое на земле. Счастье Родины; ее всестороннее процветание на живительном корне православной церкви и в неразрывном сочувствии с ее прежнею жизнию, во сколько эта жизнь исходит из того же святого основания; ее чистая, неуроненная честь; нравственное и умственное возрастание ее граждан; совестливое охранение их человеческого достоинства; ясное определение их обязанностей; честное соблюдение их прав; сбережение ненарушимого спокойствия их домашней жизни; мудрое оживление разумной свободы их умственной и общественной деятельности, воспитывающей и укрепляющей во внешней жизни внутренние внушения из задушевных убеждений; общее довольство; живое благоденствие; просторное возрастание всех сил природы, совокупно вырабатывающих в Отечестве, под вдохновением святой веры, его прочное благоденствие и чистую славу, — вот те надежды, от которых бьется сердце русское, когда он думает о России, — вот те возвышенные цели, которых он ждет от своего царя. И как бы Отечество далеко от них ни отстояло, как бы ни было трудно достигнуть их, как бы ни казался продолжителен путь, к ним ведущий, но Россия верит, что ее царь направляет к ним свою государственную деятельность, и этою общею доверенностию народа к царю особенно прекрасно царское достоинство в России. Оправдать эту доверенность — в этом вся задача царствования. Таким образом, с одной стороны, полная, наперед без залогов отданная доверенность народа к царю, с другой — его свободная и честная готовность оправдать ее своим правлением, соединяясь в его венце, составляют в нем самые драгоценные камни, сверкающие над его головой.
[Те же, кто служит ему, как и иностранцы, не для блага Отечества, но из личных видов, поневоле должны мерить степень своего усердия ценою ожидаемых наград, и если притом они будут говорить о своей бескорыстной любви и преданности к царю, то какой ребенок, совсем не знающий сердца человеческого, поверит их театральным уверениям?]
Но кто служит ему, как иностранцы, не для блага Отечества, а из личных видов, тот поневоле должен соразмерять степень своего усердия с ценою ожидаемых наград, и если притом, не любя России, он будет говорить о своей бескорыстной любви и преданности к ее царю, то какой ребенок, совсем незнающий человеческого сердца, поверит его театральным уверениям?