Том 1. Кондуит и Швамбрания. Вратарь Республики
Шрифт:
– Плыви, друг, на низ! Пускай знают – есть, мол, на Среднем плесе такой Антон Кандидов… существует.
– Тамада, не балуй! – говорит водолив, привыкший к чудачествам Антона. – Что ты в конце концов мальчика строишь!
Великолепный бас профундо большого парохода… Гудок повис над рекой и заглох потом, как будто взяли аккорд на органе.
– Низовой почтовый подходит, – говорит водолив.
Антон не спрашивает, какой пароход идет снизу. Это его пароход. Сегодня проходит «Лермонтов», тот самый, на мостик которого он взбегал ночью восемнадцатого года с наганами
Уже видны отличительные огни – изумрудно-зеленый и раскаленно-красный. Сотрясая звездные миры, пароход дает подходный. Гудок медленно оседает, и окрестности долго истолковывают его так и этак.
Вот уже дали свет на верхней палубе. Пароход подваливает – огромный, ослепительный, он начисто заслоняет собой ночь. Колеса работают то вперед, то назад. Борта пристани и парохода сближаются. Между бортами клокочет, всплескивает бестолочь воды. Скрипят кранцы. И все на пристани приосанилось, преобразилось. Темнота сбежала и стоит за мостками на берегу. И водолив уже не вялый непроспавшийся дед, а расторопный заведующий пристанью.
Старпом, блестя пуговицами, сбегает на пристань:
– Выгрузка сорок восемь мест. Есть что грузить?
У касс толпятся пассажиры. Начинается посадка. Гремя чайниками, волоча по трапу тяжелые мешки, пассажиры перебираются на пароход.
Застенчивый человек в легком подпитии провожает дочку. Девочке лет тринадцать. На ней пуховый платок, завязанный крест-накрест на спине. Девочка ушла на пароход, а отец все втолковывает ей, перегибаясь через перила:
– Так ты, Нюша, маме твоей и передашь – хорошо, мол, устроился, слава богу, и приглашает опять, мол, к себе. Поняла?
– Поняла… – ворчливо отвечает Нюша.
– Не забудешь?
– Да не забуду же!..
– И не пьет, скажи, в рот не берет, ни боже мой! Сегодня не в счет… Гостинец не потеряла?
– Давай, давай на погрузку, – раздается с мостка женский голос, глубокий и низкий. – Поживей там на пристани. Хочу в Вольск вовремя прийти.
На пристань сходит с парохода маленькая коренастая женщина в форменном кителе и фуражке.
– Кандидов есть?
– Есть, товарищ капитан.
Подбегает Антон.
– Здорово, тамада! А ну, давай по-кандидовски, раз-два…
– По-о-озволь! – кричит Кандидов.
Скрипят мостки. Идет погрузка. Ритмически прыскает помпа на пароходе.
– А я тебе книжки сменить привезла. Успеваешь? – говорит капитан подбегающему Кандидову. – Прочитал?
– Ясное дело… По-о-о-зволь!
– Ваня, дай ему книжки! У меня там отложены, – кричит наверх энергичная водительница «Лермонтова».
Муж капитанши, учитель в пенсне, проводящий на пароходе каникулы, приносит книжки.
– Вот списочек, – кричит Антон, пробегая с кладью на спине. – По-о-озволь!..
– Нюша, – не унимается провожающий, – ты где?.. Граждане, извиняюсь, там девочка такая едет, Нюша. Позовите ее…
Хмурая
– Нюша, ты не забудешь? Ты скажи – папа на низ работать нанялся. Насчет одежи, обуви пусть не сомневается.
Третий гудок и два коротких отрывистых, чтобы скинули чалки.
– Тих-ай!
Шипит пар. Под кожухом пришли в движение большие многолопастные колеса.
– Тамада, поступай ко мне помощником по грузовой части! – кричит с мостка веселая капитанша. – Судно тебе известное.
Черный раскол встает между пристанью и пароходом. За колесом пошла вода. Белая пена, завиваясь кругами, закипела позади.
– Нюша, ты так, стало быть, и скажи – папа прокормит, мол, скажи.
– Да ну тебя, уже сто раз сказал! – буркнула девочка с парохода.
– Вот, – закричал в ночь провожающий, – а если она, мама твоя, значит, не согласна… тогда скажи… папа говорит… – И он заплакал.
Пароход унес в ночь свои огни и шумы. И тотчас ночь заняла свое место у пристани, вернула тишину, утихомирила воду, пролегла черными мерцающими далями.
Кандидов сбросил рукавицы и скинул потник. Он собрал книги и пошел спать.
У берега качнулась, заплюхала об воду лодка, подошли и побежали вдоль берега валы от разворачивающегося «Лермонтова».
Глава XXI
Гидраэровцы
Пока дошли до Горького, Карасик успел близко сойтись с ребятами из Гидраэра. С Баграшом и Фомой он сблизился очень быстро. Как-то на стоянке у Мурома Баграш разговорился, и Карасик узнал, что водитель глиссера был когда-то одним из первых русских летчиков.
– Летали мы на этажерках тогда. Форменные этажерки, – говорил Баграш. – Летишь на такой ширмочке. Ветер треплет матерчатую перепонку на деревянных ребрышках, а между собственными ногами землю видишь. Летишь себе, машина козыряет, валится, руками за стойки хватаешься, а на земле инструктор отвернулся, руками за голову хватается и спрашивает у окружающих: «Ну, как? Гробанулся уже или падает еще?» А нос это у меня в 1919 году на Западном фронте. Совсем я еще тогда был мальчишкой. Перебило мне пулей бензинопровод. До своих я кое-как дотянул, а у земли мотор отказал. Я и вмазал в канаву. За боевую операцию – орден, а за капот – вот это украшение на всю жизнь. И после этого… стал как-то летать не совсем точно, не то, что вылетался, но так как-то уверенность ушла. – Он угрюмо отвернулся. – Ну, глиссер тоже дела отличное. На торпедных катерах не приходилось вам? Тоже ведь принцип глиссера.
– А в воздух не тянет? – спросил Карасик, в котором любопытство журналиста пересилило деликатность.
– Смешно спрашивать! – сказал Баграш и отошел в сторону.
От Фомы Карасик узнал, что хотя Баграш замечательный знаток глиссеров и все свои силы, все свое время, все свои знания отдал им, но об авиации говорить с ним не надо. Это его больное место.
– Вылетался старик и страдает.
– Какой же он старик? – удивился Карасик. – Ему и тридцати пяти еще нет, верно…
– Мало что, – сказал Фома.