Том 1. Ленька Пантелеев. Первые рассказы
Шрифт:
– На сколько играешь? – спросили у него.
– На столько же, – ответил Ленька.
– На двести пятьдесят?
– Да.
– Выкладывай деньги.
В руках у Леньки было всего двадцать миллионов.
– Я отдам, не беспокойтесь, у меня есть, – сказал он, похлопав себя по карману.
– Нет, брат, изволь деньги на кон. Этак по карману-то всякий умеет хлопнуть. Может, у тебя там семечки или огурец соленый…
– Пожалуйста… Семечки! – сказал Ленька, торопливо отворачивая полу шубейки и застывшими руками отстегивая
Руки у Леньки дрожали, когда он вскрывал пачку.
– Ладно, погоди, не рви, – остановил его марафетчик. – Долго считать. Проиграешь – тогда расплатишься. Я верю. Можешь не ставить. На какой номер играешь?
– Эй, парень, на двенадцатый, на двенадцатый, – зашептали со всех сторон поднатчики.
– На восьмой, – сказал Ленька.
Ему казалось, что серебряная стрелка никогда не остановится. Он перестал дышать. От страха и волнения его начало тошнить.
– Не угадал, – услышал он откуда-то очень издалека голос марафетчика.
Стрелка, покачиваясь, остановилась у цифры «12».
– Еще будешь?
– Да, буду, – уже не своим голосом ответил Ленька.
Он поставил на двенадцатый номер. Стрелка остановилась на шестерке. Он проиграл всю пачку. Он проиграл 20 миллионов, которые были у него на руках.
– Ну, кончил? – весело спросил марафетчик.
– Нет, не кончил, – прохрипел Ленька, доставая из кармана вторую пачку.
Через пять минут он держал в руках пять или шесть бумажек по десять миллионов. Это было все, что у него осталось.
– Давай, давай, парень! Играй! Выиграешь, – уже посмеиваясь, ворковали поднатчики.
Ленька увидел, как за спиной марафетчика человек в барашковой шапке презрительно усмехнулся и как губы его явственно и отчетливо выговорили: ду-рак.
– Играешь? – спросил марафетчик.
– А ну вас всех к чегту! – сказал задрожавшим голосом Ленька. – Катитесь… оставьте… пустите меня… жулики!..
В горле у него было горько и сухо, как будто он наелся черемухи или волчьих ягод. Ничего не видя, он выбрался из толпы.
«Дурак… идиот… подлая тварь», – без жалости ругал он себя.
– Рейтузики… рейтузики не надо ли кому? – услышал он пискливый бабий голос. – А вот рейтузики… теплые… зимние… шерстяные…
«Господи, что же делать?! – воскликнул мысленно Ленька. – Пойти домой к маме, все рассказать ей?»
Нет, об этом даже думать было страшно.
Он подошел к решетке набережной… Фонтанка была покрыта грязным льдом. Он представил черную глубокую воду, которая медленно течет и колышется под этим ледяным покровом, и содрогнулся.
…Без всякой цели он бродил часа полтора по окрестным улицам. Было уже темно. Он замерз, проголодался.
На Мучном переулке зашел в маленькую
С мрачной прожорливостью он ел переваренную, темную, как топленое молоко, сладкую кашу, думая о том, что ест он, вероятно, последний раз в жизни. Вдруг он услышал у себя над головой радостный возглас:
– Хо! Кого я вижу?!
У столика стоял и улыбался своей безжизненной нервной улыбкой Волков. Он был в американской желтой кожаной куртке с цигейковым воротником-шалью, на голове его, сдвинутая набекрень, сидела котиковая шапка-чухонка.
– Разбогател? А? – спросил он, протягивая Леньке руку и показывая глазами на пирожные и прочую снедь.
– Да, – мрачно усмехнулся Ленька, – «газбогател»…
– Что же ты меня обманул, Леша? – сказал, присаживаясь к столу, Волков. – Обещал прийти и не пришел. А? Я ждал тебя…
– Мне некогда было, – пробормотал Ленька.
– Работаешь?
– Нет… учусь. То есть учился… Сейчас не учусь уже.
– Выгнали?
– Да, почти выгнали.
– Послушай, Леша, – сказал Волков, заглядывая Леньке в глаза. – Ты чем-то расстроен? А? Правильно? Угадал? Опять что-нибудь стряслось?
Ленька находился в таком состоянии, что любое, мало-мальски теплое и дружеское сочувствие, даже сочувствие такого человека, как Волков, было ему дорого. Он рассказал Волкову все, что с ним случилось.
– Эх, братец… какой ты, ей-богу, – сказал, усмехнувшись, Волков. – Разве можно?.. У этих же марафетчиков такие кнопки, шпенечки. Они нажимают – на каком номере нужно, на таком стрелка и останавливается.
– Ну их к чегту! – хмуро сказал Ленька.
– Правильно, – согласился Волков. – Послушай, Леша, – сказал он, помолчав и подумав, – ты оба пирожных будешь кушать?
– Бери, ешь, – мрачно кивнул Ленька.
– Мерси…
Волков подхватил грязными пальцами рассыпчатый «наполеон», широко открыл рот и сунул туда сразу половину пирожного.
– Постой, – сказал он, облизывая губы и смахивая с воротника слоеную крошку. – А сколько ты должен этому – своему патрону?
– Какому патрону?
– Ну, хозяину.
– Много, – вздохнул Ленька. – Шестьсот восемьдесят лимонов.
– Н-да. Это действительно много. А у тебя сколько имеется?
– А у меня – ни шиша не имеется. Вот все, что на руках – двадцать четыре лимона.
– И занять негде?
– Негде.
Волков доел пирожное, облизал пальцы и сказал:
– Я бы тебя, Леша, выручил охотно, но, видишь ли, я сейчас временно сам на колуне сижу.
– Я и не прошу, – сказал Ленька.
Волков минуту молчал, сдвинув к переносице тонкие брови.
– Погоди… Сейчас придумаем что-нибудь…
Он вытер о бахрому скатерти пальцы, напялил шапку, поднялся.
– Ладно… Идем. Достанем сейчас.
– Где?
– Неважно где. Беру на свою ответственность. Ты рассчитался?