Том 1. Стихотворения 1906-1920

Цветаева Марина Ивановна

7 апреля 1920

«Две руки, легко опущенные…»

Две руки, легко опущенные На младенческую голову! Были — по одной на каждую — Две головки мне дарованы. Но обеими — зажатыми — Яростными — как могла! — Старшую у тьмы выхватывая — Младшей не уберегла. Две руки — ласкать — разглаживать Нежные головки пышные. Две руки — и вот одна из них За ночь оказалась лишняя. Светлая — на шейке тоненькой — Одуванчик на стебле! Мной еще совсем не понято, Что дитя мое в земле.

Пасхальная неделя 1920

Сын

Так,

левою рукой упершись в талью, И ногу выставив вперед, Стоишь. Глаза блистают сталью, Не улыбается твой рот. Краснее губы и чернее брови Встречаются, но эта масть! Светлее солнца! Час не пробил Руну — под ножницами пасть. Все женщины тебе целуют руки И забывают сыновей. Весь — как струна! Славянской скуки Ни тени — в красоте твоей. Остолбеневши от такого света, Я знаю: мой последний час! И как не умереть поэту, Когда поэма удалась! Так, выступив из черноты бессонной Кремлевских башенных вершин, Предстал мне в предрассветном сонме Тот, кто еще придет — мой сын.

Пасхальная неделя 1920

Вячеславу Иванову

«Ты пишешь перстом на песке, А я подошла и читаю…»

Ты пишешь перстом на песке, А я подошла и читаю. Уже седина на виске. Моя голова — золотая. Как будто в песчаный сугроб Глаза мне зарыли живые. Так дети сияющий лоб Над Библией клонят впервые. Уж лучше мне камень толочь! Нет, горлинкой к воронам в стаю! Над каждой песчинкою — ночь. А я все стою и читаю.

«Ты пишешь перстом на песке, А я твоя горлинка…»

Ты пишешь перстом на песке, А я твоя горлинка, Равви! Я первенец твой на листке Твоих поминаний и здравий. Звеню побрякушками бус, Чтоб ты оглянулся — не слышишь! О Равви, о Равви, боюсь — Читаю не то, что ты пишешь! А сумрак крадется, как тать, Как черная рать роковая. Ты знаешь — чтоб лучше читать — О Равви — глаза закрываю… Ты пишешь перстом на песке…

Москва, Пасхи 1920

«Не любовницей — любимицей…»

Не любовницей — любимицей Я пришла на землю нежную. От рыданий не подымется Грудь мальчишая моя. Оттого-то так и нежно мне — Не вздыхаючи, не млеючи — На малиновой скамеечке У подножья твоего. Если я к руке опущенной Ртом прильну — не вздумай хмуриться! Любованье — хлеб насущный мой: Я молитву говорю. Всех кудрей златых — дороже мне Нежный иней индевеющий Над малиновой скамеечкой У подножья твоего. Головой в колени добрые Утыкаючись — все думаю: Все ли — до последней — собраны Розы для тебя в саду? Но в одном клянусь: обобраны Все — до одного! — царевичи — На малиновой скамеечке У подножья твоего. А покамест песни пела я, Ты уснул — и вот блаженствую: Самое святое дело мне — Сонные глаза стеречь! — Если б знал ты, как божественно Мне дышать — дохнуть не смеючи — На малиновой скамеечке У подножья твоего!

1-е Воскресенье после Пасхи 1920

<Н.Н.B.>

«Не позволяй страстям своим

переступать порог воли твоей.

— Но Аллах мудрее…»

(Тысяча и одна ночь)

«Большими тихими дорогами…»

Большими

тихими дорогами, Большими тихими шагами… Душа, как камень, в воду брошенный — Все расширяющимися кругами… Та глубока — вода, и та темна — вода… Душа на все века — схоронена в груди. И так достать ее оттуда надо мне, И так сказать я ей хочу: в мою иди!

27 апреля 1920

«Целому морю — нужно все небо…»

Целому морю — нужно все небо, Целому сердцу — нужен весь Бог.

27 апреля 1920

«Пахнуло Англией — и морем…»

«то — вопреки всему — Англия…»

Пахнýло Англией — и морем — И доблестью. — Суров и статен. — Так, связываясь с новым горем, Смеюсь, как юнга на канате Смеется в час великой бури, Наедине с господним гневом, В блаженной, обезьяньей дури Пляша над пенящимся зевом. Упорны эти руки, — прочен Канат, — привык к морской метели! И сердце доблестно, — а впрочем, Не всем же умирать в постели! И вот, весь холод тьмы беззвездной Вдохнув — на самой мачте — с краю — Над разверзающейся бездной — Смеясь! — ресницы опускаю…

27 апреля 1920

«Времени у нас часок…»

Времени у нас часок. Дальше — вечность друг без друга! А в песочнице — песок — Утечет! Что меня к тебе влечет — Вовсе не твоя заслуга! Просто страх, что роза щек — Отцветет. Ты на солнечных часах Монастырских — вызнал время? На небесных на весах — Взвесил — час? Для созвездий и для нас — Тот же час — один — над всеми. Не хочу, чтобы зачах — Этот час! Только маленький часок Я у Вечности украла. Только час — на . . . . . . Всю любовь. Мой весь грех, моя — вся кара. И обоих нас — укроет — Песок.

«Да, друг невиданный, неслыханный…»

«я в темноте ничего не чувствую: что рука — что доска…»

Да, друг невиданный, неслыханный С тобой. — Фонарик потуши! Я знаю все ходы и выходы В тюремной крепости души. Вся стража — розами увенчана: Слепая, шалая толпа! — Всех ослепила — ибо женщина, Все вижу — ибо я слепа. Закрой глаза и не оспаривай Руки в руке. — Упал засов. — Нет — то не туча и не зарево! То конь мой, ждущий седоков! Мужайся: я твой щит и мужество! Я — страсть твоя, как в оны дни! А если голова закружится, На небо звездное взгляни!

«Мой путь не лежит мимо дому — твоего…»

— «А впрочем, Вы ведь никогда не ходите мимо моего дому…»

Мой путь не лежит мимо дому — твоего. Мой путь не лежит мимо дому — ничьего. А все же с пути сбиваюсь, (Особо весной!) А все же по людям маюсь, Как пес под луной. Желанная всюду гостья! Всем спать не даю! Я с дедом играю в кости, А с внуком — пою. Ко мне не ревнуют жены: Я — голос и взгляд. И мне не один влюбленный Не вывел палат. Смешно от щедрот незваных Мне ваших, купцы! Сама воздвигаю зá ночь — Мосты и дворцы. (А что говорю, не слушай! Все мелет — бабье!) Сама поутру разрушу Творенье свое. Хоромы — как сноп соломы — ничего! Мой путь не лежит мимо дому — твоего.