Том 1. Стихотворения 1908-1917

Бедный Демьян

* * *

Урок вам нужен? Вот урок: Встречаются меж нас нередко лицедеи: Высокие слова, высокие идеи, – Нет подвигов, но будут – дайте срок! Известно urbi et (смотри словарь!) – et orbi: Их грудь – вместилище святой гражданской скорби! На деле ж вся их скорбь – зубная боль сорок!

Пари^*

«Мавруша!.. Кисанька!.. – Печально серый кот Мяукал у ворот. – О душегубство! О злодейство! Ну, как теперь один я вынянчу котят? Они ж еще и не глядят! Пропало все мое семейство!» «Голубчик Вася, что с тобой? Да не нужна ль моя услуга?» – Летит Барбос на голос друга. «Ох, брат, наказан я судьбой!» «Как? Говори скорей! Уж я взаправду

трушу». «В трактире… сжарили и съели, брат, Маврушу». «Кто съел-то?» – взвыл Барбос, попятившись назад. «Рабочий… то ль мужик… Побился об заклад… За пять целковых, супостат, Маврушу слопал. Всю – с головы и до хвоста!» «Да что ты? Батюшки! Пет, это неспроста. Не, не!..» – растерянно глазами пес захлопал.

* * *

Читатель, что ни говори, Тут ясно – дело не в пари. Раз не осталося от кошки Ни хвостика, ни ножки, Наверно, «супостат» денька четыре-три Пред тем не видел… хлеба крошки.

Бунтующие зайцы^*

Взбежавши на пригорок, Зайчишек тридцать – сорок Устроили совет. «Житья нам, братцы, нет». «Беда. Хоть с мосту в воду». «Добудемте права!» «Умремте за свободу!» . . . . . . . . . . . . . . . От смелых слов у всех кружилась голова. Но только рядышком шелохнулась трава, Как первый, кто кричал: «За волю в землю лягу!» С пригорка задал тягу. За ним все зайцы, кто куда, Айда!

* * *

Зайчиха с заинькой под кустиком сидела. «Охти мне, без тебя уж стала тосковать Ждала тебя, ждала: глаза все проглядела. Договорились, что ль, в совете вы до дела?» «Договорилися. Решили бунтовать!»

* * *

О бунте заячьем пошли повсюду толки. Не говоря уж о лисе, Теперь, поди, хвосты поджали звери все, – А больше всех, понятно, волки?!

1913

Силуян^*

Нашла тоска на Силуяна: «Тьфу, окаянная пора! Как оплошал народ: ни одного двора, Где б не было изъяна. Куда ни сунешься – прямая нищета: Ни хлеба, ни скота. Где лошаденка есть, так беспременно кляча. Повеситься, такая незадача: На все село – лихой хотя б один конек! Хотя б один!» Бедняк лил слезы чуть не градом. Из-за чужих коней?! А так! Ведь паренек Был… конокрадом!

Воры^*

На днях в Михайловском манеже приступят к устройству международной интендантской выставки.

(«Вечернее время».) Лихому вору Все впору. Накравши где-то чуть не гору – Короче: добрый воз! – Хороших, гибких лоз И наплетя из них корзинок, Свое изделие привез Корней на рынок. «Вот где корзиночки! Ну, чем не хороши?! – Корней товар свой выхваляет. – Ей-ей, нужда не позволяет, А то б не променял не то что на гроши, Ни на какие барыши! (Сам барыши в уме считает.) Эй, тетка, не зевай, спеши. Три гривенки – корзина. За парочку – полтина!» – Орет вовсю купчина. Ан, рядом – глядь! Мартын корзины ж продает, – Да как ведь продает? Задаром отдает: «Вот где плетушки, так плетушки! Эй, божии старушки, Молодки-хлопотушки, Красотки-хохотушки, Маланья, Акулина!.. Товар – малина! Берите у Мартына, За штуку – три алтына, Молодкам – за пятак, А ежли что – и так!» «Мартын, очухайся, скотина! – Шипит Корней. – Ты ж это что, злодей, Рехнулся с полугару, Объелся ль белены, Что своему товару Не ведаешь цены? Расстаться можно так с последними штанами! Ведь при моей цене барыш уж не большой, – А я корзины плел все ж из лозы… чужой… Из краденой, сказать меж нами». «Эх, – отвечал Мартын, – чудак же ты, Корней! На что польстился? На лозинки! Какой с лозы барыш? Будь наперед умней: Воруй готовые корзинки!»

* * *

Вот то-то и оно. Нет интендантов здесь? Спросить бы заодно. (Охота

просто знать. Мы, право, не задиры.) Как это там у них: все иль не все равно, Что воровать: казенное сукно, Готовые ль казенные мундиры?

«Администратор»^*

Утром 27 декабря в Петропавловскую больницу в каретах скорой помощи были доставлены с тяжкими поранениями проживающие в доме № 13, по М. Вульфовой ул., Побожаева, два ее взрослых сына и чиновники – Ульянович, Чекалов и Чеботарев, все шестеро – израненные дворником, ворвавшимся в квартиру подвыпивших жильцов для водворения порядка. Дворник арестован.

(«Биржевые ведомости», 27/XII, 1912 г., № 13317.) Ерема в дворниках служил. Хоть было по двору порой и хлопотливо, А в праздник – особливо, Одначе жил Ерема – не тужил И службу нес хозяйскую ретиво. Хозяин уж не раз Ереме за труды Сулил при случае подачку. От радости мужик сильней порол горячку. И допоролся… до беды. О рождестве, когда кто мог, тот веселился, Хозяин к дворнику ввалился: «Ох, миленький, смотри! Поостеречься б нам пожара. В хватере надо мной шумят… Как будто свара… Перепились, должно… Поди-ко-сь… усмири!» И, повинуяся приказу, Наверх стрелой летит силач. «Ой, убивают! Ой!» – раздался где-то плач И замер сразу. Ерема мчит назад. Хозяин у перил Стоит испуганный. «Ну что?» «Да усмирил!.. С натуги ломит поясницу. Поди ж ты, начали дерзить!..» Израненных жильцов пришлося увозить Едва живых – в больницу!

* * *

Я знаю: приговор Ереме будет строг. Не повезло ему. Судьба в бараний рог Таких, как он, не всех сгибает. На неудачника легко махнуть рукой. А в этом дворнике какой «Администратор» погибает!

Опекун на старый лад^*

Сечь вообще отвратительно. Так больно. Но… высекли: и молодые люди не самоубиваются и не совершают преступлений (столь частых). Но перестали сечь: вдруг молодые люди сами себя начали «сечь» самоубийствами и преступлениями.

(В. Розанов, «Новое вр.», № 13203.) У Клима помер зять, Господь бедняге не дал веку. Так довелося Климу взять Егорку-сироту в опеку. Едва ль не со второго дня Наш опекун ворчит: «Мотри ты у меня! Не стану по головке гладить. Набедокуришь – буду сечь. Замашек всяческих теперь как не пресечь, Так опосля с тобой не сладить». И, что ни день, с тех пор, Как только час улучит, Мужик сиротку учит: То по загривку даст, то схватит за вихор, То палкой взбучит!.. «Побойся бога, Клим! – вздыхал сосед Пахом. – Опека бы твоя не кончилась грехом!» Грехом и кончилась. Случилось: после порки День целый опекун не мог сыскать Егорки. «Вот, язва-то! Вот песий струп! Полезем на чердак. Там негодяя нет ли?.. Есть! Вот!»… И обмер сам: на мужика из петли Глазами страшными холодный глянул труп. И плач и вой пошел по дому. Напоследи Сбежалися соседи. «Что? – все накинулись на Клима. – Что, злодей?!» «Как будешь ты глядеть, скотина, на людей?» «У, чтоб те руки обломало! Дите, сироточку, побоями сгубил!» «Бил! – огрызнулся Клим. – Беда не в том, что бил! Беда – что бил, как вижу, мало!»

* * *

Нововременскую прочтя на днях статейку, Где, изнасиловав убогую идейку, Сеченье воспевал какой-то подхалим, Я ахнул: батюшки! Да это ж пишет… Клим!

Свеча^*

«Хозяин! Пантелей Ильич! Гляди-ко… Волга… Взбесилась, видит бог. И потонуть недолго. А не потонем – все равно Водой промочит все зерно». Приказчик мечется, хлопочет. А Пантелей Ильич, уставя в небо взор, Дрожащим голосом бормочет: «Святители! Разор! Чины небесные, арханделы и власти! Спасите от лихой напасти! Я добрым делом отплачу… Сведу в лампадах пуд елею… Под первый праздничек свечу Вот с эту мачту закачу… И сотельной не пожалею!» То слыша, говорит приказчик Пантелею: «Ты это что ж, Ильич? Про мачту-то… всурьез? Да где же ты свечу такую раздобудешь?» «Молчи, дурак, – умнее будешь! – Хозяин отвечал сквозь слез. – Дай только вымолить скорей у неба жалость, Чтоб я с моим добром остался невредим, – А там насчет свечи мы после… поглядим… Укоротим, пожалуй, малость!»