Проживал трудяга в общаге,А потом в тюрягу пошелИ в тюряге до мысли дошел,Что величие вовсе не благо.По амнистии ворошиловской [8]Получил он свободу с трудом.А сегодня кончает дом —Строит, лепит — злой и решительный.Не великий дом — небольшой.Не большой, а просто крохотный.Из облезлых ящиков сгроханный,Но с печуркой — домовьей душой.Он диван подберет и кровать,Стол и ровно два стула поставит,Больше двух покупать не станет,Что ему — гостей приглашать?Он сюда приведет жену,Все узнав про нее сначала,Чтоб любить лишь ее одну,Чтоб она за себя отвечала.Он
сначала забор возведет,А потом уже свет проведет.Он сначала достанет собаку,А потом уже купит рубаху.Все измерив на свой аршин,Доверять и дружить закаясь,Раньше всех домашних машинРаздобудется он замками.Сам защелкнутый, как замок,На все пуговицы перезастегнутый,Нависающий, как потолок,И приземистый, и полусогнутый.Экономный, словно казна,Кость любую трижды огложет.Что он хочет?Хто його зна.Что он может?Он много может.
8
По амнистии ворошиловской — так называли в народе довольно широкую амнистию сразу же после смерти И. В. Сталина, указ о которой был подписан тогдашним Председателем Президиума Верховного Совета СССР К. Е. Ворошиловым.
«Богатые занимают легко…»
Богатые занимают легко,Потому что что им, богатым?А бедные долго сидят по хатам,Им до денег идти далеко.Бедный думает, как отдать?Откуда взять?А богатый знает: деньги найдутся,Только все костюмы обследуются,По телеграфу переведутся,У дальних родственников наследуются.Шутку о том, что берешь на время,Но отдаешь навсегда,Придумала Большая Беда,Выдохнуло тяжелое бремя.
«Только война закончится…»
Только война закончится —Сразу же МострамвайДетям и инвалидамМножество мест подавай.В эти первые годыПосле большой войныДети очень заметныИ калеки видны.Вскорости дети вырастут,С мест передних уйдут,А инвалидов вылечатИли в больницах запрут.Только одни беременные,Как символ мирного времени,Будут сидеть впередиС брошками на груди.
СЧАСТЬЕ
Гривенники, пуговицы,Карандашей огрызки —Все, что нашла на улице,Она хранила в миске.И вот за жизнь за длиннуюПокрылось все же дноУ маленькой, у глинянойУ мисочки одной.Не вышли, не выгорелиЗатеи и дела.По тиражам не выигралаИ мужа не нашла.Ах, сколько еще надобноПромучиться, прожить,А пуговицы найденныеНе к чему пришить.
ВЗРОСЛЫЕ
Смотрите! Вот они пирожные едят!Им стыдно, и смешно, и сладко.Украдкою приподнимая взгляд,Они жуют с улыбкой и с оглядкой!По многу! По четыре! И по шесть!А дети думают: зачем им столько?Наверно, трудно сразу это съесть,Не отходя от магазинной стойки.Им — 35. Им — 40. 45.Им стыдно. Но они придут опять:От этого им никуда не деться.За то, что недоели в детстве,За «Не на что!», за «Ты ведь не один!»,За «Не проси!», за «Это не для бедных!»Они придут в сладчайший магазинИ будут есть смущенно и победно!
СЧЕТНЫЕ РАБОТНИКИ
К бухгалтерам приглядываюсь издавнаИ счетоводам счет веду.Они, быть может, вычислят звезду,Которая и выведет нас из дому.Из хаоса неверных букв,Сложившихся в слова неясные —В края, где в основаньи всех наукНагие числа, чистые, прекрасные.Во имя человечества — пора,Необходимо
для целей природы,Чтоб у кормила — вы, бухгалтера,Стояли. Рядом с вами — счетоводы.Дворянская забылась честь.Интеллигентская пропала совесть.У счетоводов же порядок естьИ аккуратность, точность, образцовость.Все приблизительны. Они — точны.Все — на глазок. У них же — до копейки.О, если бы на карту всей страныПеревести их книги — под копирку.Растратчики, прохвосты и ворюгиУйдут из наших городов и сел.Порядок, тот, что завезли варяги,Он весь по бухгалтериям осел.
«Меняю комнату на горницу…»
Меняю комнату на горницу.Меняю площадь на жилье.Переезжаю с дикой гордостьюИз коммунального — в мое.Я развивался в коллективе.Я все обязанности нес.Хочу, чтоб гости колотилиВ моих ворот кленовый тес.Я был хороший, стал отличный,Обыкновенный стал потом.Теперь хочу, чтоб пес мой личныйГонялся за моим котом.Хочу, как пишут в объявлении,Отдельности, уединения.
ИСКУССТВО
Я посмотрел Сикстинку [9] в Дрезденке,Не пощадил свои бока.Ушел. И вот иду по Сретенке,Разглядываю облака.Но как она была легка!Она плыла. Она парила.Она глядела на восток.Молчали зрители. По рылуУ каждого стекал восторг.За место не вступали в торг!С каким-то наслажденьем дельнымГлазели, как летит она.Канатом, вроде корабельным,Она была ограждена.Не понимали ни хрена!А может быть, и понимали.Толковые! Не дурачки!Они платочки вынималиИ терли яростно очки.Один — очки. Другой — зрачки!Возвышенное — возвышает,Парящее — вздымает вверх.Морали норму превышаетЧеловек. Как фейерверкВзвивается. Он — человек.
9
Стихотворение вызвано выставкой шедевров Дрезденской картинной галереи, состоявшейся в Москве в 1957 г. Сикстинка — полотно Рафаэля «Сикстинская мадонна».
ВРЕМЯ **
1959
«Ко мне на койку сел сержант-казах…»
Ко мне на койку сел сержант-казахИ так сказал: «Ты понимаешь в глобусе?»И что-то вроде боли или робостиМелькнуло в древних, каменных глазах.Я понимал.И вот сидим вдвоемИ крутим, вертим шар земной до одури,И где-то под Берлином и на ОдереПоследний бой противнику даем.Вчерашней сводкой Киев сдан врагам,И Харьков сдан сегодняшнею сводкой,И гитлеровцы бьют прямой наводкойПо невским и московским берегам.Но будущее — в корпусе «один»,Где целый день — у глобуса собрание,Где раненыеИ тяжело раненныеПланируют сраженье за Берлин.
ДЕКАБРЬ 41-ГО ГОДА
Памяти М. Кульчицкого
Та линия, которую мы гнули,Дорога, по которой юность шла,Была прямою от стиха до пули —Кратчайшим расстоянием была.Недаром за полгода до началаВойны мы написали по стихуНа смерть друг друга. Это означало,Что знали мы.И вот — земля в пуху,Морозы лужи накрепко стеклят,Трещат, искрятся, как в печи поленья:Настали дни проверки исполненья,Проверки исполненья наших клятв.Не ждите льгот, в спасение не верьте:Стучит судьба, как молотком бочар.И Ленин учит нас презренью к смерти,Как прежде воле к жизни обучал.