Том 1. Стихотворения и поэмы 1899-1926

Волошин Максимилиан Александрович

Декабрь 1911

Париж

«Альбомы нынче стали редки…»

М. Н<овицкой>

Альбомы нынче стали редки – В листах, исписанных пестро, Чертить случайные виньетки Отвыкло беглое перо. О, пушкинская легкость! Мне ли, Поэту поздних дней, дерзать Словами, вместо акварели, Ваш милый облик написать? Увы! Улыбчивые щеки, Веселый взгляд и детский рот С трудом ложатся в эти строки… И стих мой не передает Веснушек, летом осмугленных, Ни медных прядей в волосах, Ни бликов золота в зеленых, Слегка расставленных глазах. Послушливым и своенравным В зрачках веселым огоньком Вы схожи и с лесным зверьком, И с улыбающимся фавном. Я ваш ли видел беглый взгляд, И

стан, и смуглые колена Меж хороводами дриад Во мгле скалистых стран Пуссена? И мой суровый Коктебель Созвучен с вашею улыбкой, Как свод руин с лозою гибкой, Как с пламенем зари – свирель.

<Июль> 1912

Коктебель

«Над головою подымая…»

Над головою подымая Снопы цветов, с горы идет… Пришла и смотрит… Кто ты? – Майя. Благословляю твой приход. В твоих глазах безумство. Имя Звучит, как мира вечный сон… Я наважденьями твоими И зноем солнца ослеплен. Войди и будь. Я ждал от Рока Вестей. И вот приносишь ты Подсолнечник и ветви дрока – Полудня жаркие цветы. Дай разглядеть себя. Волною Прямых лоснящихся волос Прикрыт твой лоб, над головою Сиянье вихрем завилось, Твой детский взгляд улыбкой сужен, Недетской грустью тронут рот, И цепью маленьких жемчужин Над бровью выступает пот. Тень золотистого загара На разгоревшихся щеках… Так ты бежала… вся в цветах… Вся в нимбах белого пожара… Кто ты? Дитя? Царевна? Паж? Такой тебя я принимаю: Земли полуденный мираж, Иллюзию, обманность… – Майю.

7 июля 1913

Коктебель

«И будут огоньками роз…»

И будут огоньками роз Цвести шиповники, алея, И под ногами млеть откос Лиловым запахом шалфея, А в глубине мерцать залив Чешуйным блеском хлябей сонных В седой оправе пенных грив И в рыжей раме гор сожженных. И ты с приподнятой рукой, Не отрывая взгляд от взморья, Пойдешь вечернею тропой С молитвенного плоскогорья… Минуешь овчий кош, овраг… Тебя проводят до ограды Коров задумчивые взгляды И грустные глаза собак. Крылом зубчатым вырастая, Коснется моря тень вершин, И ты изникнешь, млея, тая, В полынном сумраке долин.

14 июня 1913

Коктебель

«Любовь твоя жаждет так много…»

Любовь твоя жаждет так много, Рыдая, прося, упрекая… Люби его молча и строго, Люби его, медленно тая. Свети ему пламенем белым – Бездымно, безгрустно, безвольно. Люби его радостно телом, А сердцем люби его больно. Пусть призрак, творимый любовью, Лица не заслонит иного, – Люби его с плотью и кровью – Простого, живого, земного… Храня его знак суеверно, Не бойся врага в иноверце… Люби его метко и верно – Люби его в самое сердце.

8 июля 1914

Коктебель

«Я узнаю себя в чертах…»

Я узнаю себя в чертах Отриколийского кумира По тайне благостного мира На этих мраморных устах. О, вещий голос темной крови! Я знаю этот лоб и нос, И тяжкий водопад волос, И эти сдвинутые брови… Я влагой ливней нисходил На грудь природы многолицей, Плодотворя ее… я был Быком, и облаком, и птицей… В своих неизреченных снах Я обнимал и обнимаю Семелу, Леду и Данаю, Поя бессмертьем смертный прах. И детский дух, землей томимый, Уносит царственный орел На олимпийский мой престол Для радости неугасимой.

1 февраля 1913

Москва

М. С. Цетлин

Нет, не склоненной в дверной раме, На фоне пены и ветров, Как увидал тебя Серов, Я сохранил твой лик. Меж нами Иная Франция легла: Озер осенних зеркала В душе с тобой неразделимы – Булонский лес, печаль аллей, Узорный переплет ветвей, Парижа меркнущие дымы И шеи скорбных лебедей. В те дни судьба определяла, Народ кидая на народ, Чье ядовитей жалит жало И чей огонь больнее жжет. В те дни невыразимой грустью Минуты метил темный рок, И жизнь стремила свой поток К

еще неведомому устью.

21 мая 1917

<Коктебель>

Р. М. Хин

Я мысленно вхожу в ваш кабинет… Здесь те, кто был, и те, кого уж нет, Но чья для нас не умерла химера, И бьется сердце, взятое в их плен… Бодлера лик, нормандский ус Флобера, Скептичный Фрайс, Святой Сатир – Верлен, Кузнец – Бальзак, чеканщики – Гонкуры… Их лица терпкие и четкие фигуры Глядят со стен, и спят в сафьянах книг Их дух, их мысль, их ритм, их бунт, их крик. Я верен им… Но более глубоко Волнует эхо здесь звучавших слов… К вам приходил Владимир Соловьев, И голова библейского пророка – К ней шел бы крест, верблюжий мех у чресл – Склонялась на обшивку этих кресл. Творец людей, глашатай книг и вкусов, Принесший нам Флобера, как Коран, Сюда входил, садился на диван И расточал огонь и блеск Урусов. Как закрепить умолкнувшую речь? Как дать словам движенье, тембр, оттенки? Мне памятна больного Стороженки Седая голова меж низких плеч. Всё, что теперь забыто иль в загоне, – Весь тайный цвет Европы иль Москвы – Вокруг себя объединяли вы – Брандес и Банг, Танеев, Минцлов, Кони… Раскройте вновь дневник… Гляжу на ваш Чеканный профиль с бронзовой медали… Рука невольно ищет карандаш, И мысль плывет в померкнувшие дали. И в шелесте листаемых страниц, В напеве фраз, в изгибах интонаций Мерцают отсветы событий, встреч и лиц… Погасшие огни былых иллюминаций.

22 декабря 1913

Коктебель

Ропшин

Холодный рот. Щеки бесстрастной складки И взгляд из-под усталых век… Таким сковал тебя железный век В страстных огнях и бреде лихорадки. В прихожих Лувра, в западнях Блуа, Карандашом, без тени и без краски Клуэ чертил такие ж точно маски Времен последних Валуа. Но сквозь лица пергамент сероватый Я вижу дали северных снегов, И в звездной мгле стоит большой, сохатый Унылый лось – с крестом между рогов. Таким был ты. Бесстрастный и мятежный В руках кинжал, а в сердце крест: Судья и меч… с душою снежно-нежной, На всех путях хранимый волей звезд.

20 декабря 1915

Париж

Бальмонт

Огромный лоб, клейменный шрамом, Безбровый взгляд зеленых глаз, – В часы тоски подобных ямам, И хмельных локонов экстаз. Смесь воли и капризов детских, И мужеской фигуры стать – Веласкес мог бы написать На тусклом фоне гор Толедских. Тебе к лицу шелка и меч, И темный плащ оттенка сливы; Узорно-вычурная речь Таит круженья и отливы, Как сварка стали на клинке, Зажатом в замшевой руке. А голос твой, стихом играя, Сверкает плавно, напрягая Упругий и звенящий звук… Но в нем живет не рокот лиры, А пенье стали, свист рапиры И меткость неизбежных рук. И о твоих испанских предках Победоносно говорят Отрывистость рипостов редких И рифм стремительный парад.

15 февраля 1915

Париж

Напутствие Бальмонту

Мы в тюрьме изведанных пространств… Старый мир давно стал духу тесен, Жаждущему сказочных убранств. О, поэт пленительнейших песен, Ты опять бежишь на край земли… Но и он тебе ли неизвестен? Как ни пенят волны корабли, Как ни манят нас моря иные, – Воды всех морей не те же ли? Но, как ты, уже считаю дни я, Зная, как торопит твой отъезд Трижды-древняя Океания. Но не в темном небе Южный Крест, Не морей пурпурные хламиды Грезишь ты, не россыпь новых звезд… Чтоб подслушать древние обиды В жалобах тоскующей волны, Ты уж спал на мелях Атлантиды. А теперь тебе же суждены Лемурии огненной и древней Наисокровеннейшие сны. Голос пламени в тебе напевней, Чем глухие всхлипы древних вод… И не ты ль всех знойней и полдневней? Не столетий беглый хоровод – Пред тобой стена тысячелетий Из-за океана восстает: «Эллины, вы перед нами дети…» – Говорил Солону древний жрец. Но меж нас слова забыты эти… Ты ж разъял глухую вязь колец, И, мечту столетий обнимая, Ты несешь утерянный венец. Где вставала ночь времен немая, Ты раздвинул яркий горизонт. Лемурия… Атлантида… Майя… Ты – пловец пучин времен, Бальмонт!