Том 1. Стихотворения

Бальмонт Константин Дмитриевич

Скрижали

Мы раздробленные скрижали.

Случевский

Как же Мир не распадется, Если он возник случайно? Как же он не содрогнется, Если в нем начало – тайна? Если где-нибудь, за Миром, Кто-то мудрый Миром правит, Отчего ж мой дух, вампиром, Сатану поет и славит? Смерть свою живым питает, Любит шабаш преступленья, И кошмары созидает В ликованьи исступленья. А едва изведав низость, И насытившись позором, Снова верит в чью-то близость, Ищет света тусклым взором. Так мы все идем к чему-то, Что для нас непостижимо. Дверь заветная замкнута, Мы скользим, как тень от дыма. Мы

от всех путей далеки, Мы везде найдем печали. Мы – запутанные строки, Раздробленные скрижали.

На мотив из Зенд-Авесты

Змей темно-желтый, чье дыханье – яд, Чей смертоносен вечно-жадный взгляд, Глядит, – и близ него дрожит блудница, Волшебная и быстрая, как птица. Он мучает, он жалит без конца, Цвет жизни прогоняет он с лица, Ее душа его душой могуча, Шатается, качается, как туча. Гаома желтый, выточи копье, Пронзи мое глухое забытье, Я, темный, жду, как крот, во мраке роясь, Тебе Маздао дал плеядный пояс. Гаома желтый, чистых мыслей друг, Закуй меня в алмазно-твердый круг, Направь свое оружье на блудницу, Убей скорей уклончивую птицу. Гаома желтый, сильный сын Земли, Моей мольбе мучительной внемли, Я падаю, я падаю, немея, Скорей убей чудовищного змея.

Конец мира

(сонет)

Начало жизни, это – утро Мая, Ее конец – отравленный родник. Предсмертным бурям вечности внимая, Дух человека в ужасе поник. В устах, ко лжи привыкших, сдавлен крик. Позор паденья ярко понимая, Ум видит алчных духов адский лик. Тоска – везде – навек – тоска немая. Могильным блеском вспыхнул серный зной, И души, как листы цветов лесные, Горят, – кипит, свистит пожар лесной. И свод небес, как купол вырезной, Не звездами заискрился впервые, А гнилостью, насмешкой над весной.

В аду

  Если, медленно падая,   Капли жгучей смолы, Мучителей – демонов радуя, Оттеняют чудовищность мглы, –   Мне всегда представляется,   Будто вновь я живу, И сердце мое разрывается, Но впервые – мне все – наяву.   Вижу всю преисподнюю,   Боль растет и не ждет. Но славлю я благость Господнюю! Это было! Он в ад снизойдет!   Эта мгла – не обманная,   Лжи в страданиях нет. Привет новизне! О, желанная! Буду мучиться тысячи лет!

Страна Неволи

Verdugo es mi pensamiento.

Calderon

Моя мысль – палач

Кальдерон

Страна Неволи

Coet-an-die, Coet-an-nos,

Bois du jour, bois de la nuit.

Villiers

Я попал в страну Неволи. Еду ночью, всюду лес, Еду днем, и сеть деревьев заслоняет глубь небес В ограниченном пространстве, меж вершинами и мной, Лишь летучие светлянки служат солнцем и луной. Промелькнут, блеснут, исчезнут, и опять зеленый мрак, И не знаешь, где дорога, где раскрывшийся овраг. Промелькнут, сверкнут, погаснут, – и на миг в душе моей Точно зов, но зов загробный, встанет память прошлых дней. И тогда в узорах веток ясно вижу пред собой Письмена немых проклятий, мне нашептанных Судьбой. О безбрежность, неизбежность непонятного пути! Если каждый шаг ошибка, кто же мне велел идти? Разве я своею волей в этом сказочном лесу? Разве я не задыхаюсь, если в сердце гpex несу? Разве мне не страшно биться между спутанных ветвей? Враг? Откликнись! Нет ответа, нет луча душе моей. И своим же восклицаньем я испуган в горький миг, – Если кто мне отзовется, это будет мой двойник. А во тьме так страшно встретить очерк бледного лица. Я попал в страну Неволи… Нет конца.

В душах есть все

1

В душах есть все, что есть в небе, и много иного. В этой душе создалось первозданное Слово! Где, как не в ней, Замыслы встали безмерною тучей, Нежность возникла усладой певучей, Совесть, светильник опасный и жгучий, Вспышки и блески различных огней, – Где, как не в ней, Бури проносятся мысли могучей! Небо

не там, В этих кошмарных глубинах пространства, Где создаю я и снова создам Звезды, одетые блеском убранства, Вечно идущих по тем же путям, – Пламенный знак моего постоянства. Небо в душевной моей глубине, Там, далеко, еле зримо, на дне Дивно и жутко уйти в запредельность, Страшно мне в пропасть души заглянуть, Страшно – в своей глубине утонуть. Все в ней слилось в бесконечную цельность, Только душе я молитвы пою, Только одну я люблю беспредельность, Душу мою!

2

Но дикий ужас преступления, Но искаженные черты, – И это все твои видения, И это – новый – страшный – ты? В тебе рождается величие, Ты можешь бурями греметь, Из бледной бездны безразличия Извлечь и золото и медь. Зачем же ты взметаешь пыльное, Мутишь свою же глубину? Зачем ты любишь все могильное, И всюду сеешь смерть одну? И в равнодушии надменности, Свой дух безмерно возлюбя, Ты создаешь оковы пленности: Мечту – рабу самой себя? Ты – блеск, ты – гений бесконечности, В тебе вся пышность бытия. Но знак твой, страшный символ Вечности – Кольцеобразная змея! Зачем чудовище – над бездною, И зверь в лесу, и дикий вой? Зачем миры, с их славой звездною, Несутся в пляске гробовой?

3

Мир должен быть оправдан весь, Чтобы можно было жить! Душою там, я сердцем – здесь. А сердце как смирить? Я узел должен видеть весь. Но как распутать нить? Едва в лесу я сделал шаг, – Раздавлен муравей. Я в мире всем невольный враг, Всей жизнею своей, И не могу не быть, – никак, Вплоть до исхода дней. Мое неделанье для всех Покажется больным. Проникновенный тихий смех Развеется как дым. А буду смел, – замучу тех, Кому я был родным. Пустынной полночью зимы Я слышу вой волков, Среди могильной душной тьмы Хрипенье стариков, Гнилые хохота чумы, Кровавый бой врагов. – Забытый раненый солдат, И стая хищных птиц, Отца косой на сына взгляд, Развратный гул столиц, Толпы глупцов, безумный ряд Животно-мерзких лиц. – И что же? Я ли создал их? Или они меня? Поэт ли я, сложивший стих, Или побег от пня? Кто демон низостей моих И моего огня? От этих тигровых страстей, Змеиных чувств и дум, – Как стук кладбищенских костей В душе зловещий шум, – И я бегу, бегу людей, Среди людей – самум.

«Стучи, тебе откроют. Проси, тебе дадут…»

Стучи, тебе откроют. Проси, тебе дадут. – О, Боже! Для чего же назначен Страшный Суд?

В тюрьме

Мы лежим на холодном и грязном полу, Присужденные к вечной тюрьме. И упорно и долго глядим в полумглу, – Ничего, ничего в этой тьме! Только зыбкие отсветы бледных лампад С потолка устремляются вниз. Только длинные шаткие тени дрожат, Протянулись – качнулись – слились. Позабыты своими друзьями, в стране, Где лишь варвары, звери да ночь, Мы забыли о Солнце, Звездах, и Луне, И никто нам не может помочь. Нас томительно стиснули стены тюрьмы, Нас железное давит кольцо, И как духи чумы, как рождения тьмы, Мы не видим друг друга в лицо!

Избранный

О, да, я Избранный, я Мудрый, Посвященный, Сын Солнца, я – поэт, сын разума, я – царь. Но предки за спиной, и дух мой искаженный – Татуированный своим отцом дикарь. Узоры пестрые прорезаны глубоко. Хочу их смыть: Нельзя. Ум шепчет: «Перестань…» И, с диким бешенством, я в омуты порока Бросаюсь радостно, как хищный зверь на лань. Но, рынку дань отдав, его божбе и давкам, Я снова чувствую всю близость к Божеству. Кого-то раздробив тяжелым томагавком, Я мной убитого с отчаяньем зову.