Архистратиг средневековый,Написанный века тому назадНа церковке одноголовой,Был
тонконог, весь в стали и крылат.Кругом чернел холмистый бор сосновый,На озере, внизу, стоял посад.Текли года. Посадские мещанеК нему ходили на поклон.Питались тем, чем при царе Иване,—Поставкой в город древка для икон,Корыт, латков, — и правил Рыцарь строгийРаботой их, заботой их убогой,Да хмурил брови тонкие своиНа песни и кулачные бои.Он говорил всей этой жизни бренной,Глухой, однообразной, неизменной,Про дивный мир небесного царя,—И освещала с грустью сокровеннойЕго с заката бледная заря.
Хозяин умер, дом забит,Цветет на стеклах купорос,Сарай крапивою зарос,Варок, давно пустой, раскрыт,И по хлевам чадит навоз…Жара, страда… Куда летитЧерез усадьбу шалый пес?На голом остове варкаНочуют старые сычи,Днем в тополях орут грачи,Но тишина так глубока,Как будто в мире нет людей…Мелеет теплая река,В степи желтеет море ржей…А он летит — хрипят бока,И пена льется с языка.Летит стрелою через двор,И через сад, и дальше, в степь,Кровав и мутен ярый взор,Оскален клык, на шее цепь…Помилуй бог, спаси Христос,Сорвался пес, взбесился пес!Вот рожь горит, зерно течет,Да кто же будет жать, вязать?Вот дым валит, набат гудет,Да кто ж решится заливать?Вот встанет бесноватых ратьИ, как Мамай, всю Русь пройдет…Но пусто в мире — кто спасет?Но бога нет — кому карать?
Черный бархатный шмель, золотое оплечье,Заунывно гудящий певучей струной,Ты зачем залетаешь в жилье человечьеИ как будто тоскуешь со мной?За окном свет и зной, подоконники ярки,Безмятежны и жарки последние дни,Полетай, погуди — и в засохшей татарке,На подушечке красной, усни.Не дано тебе знать человеческой думы,Что давно опустели поля,Что уж скоро в бурьян сдует ветер угрюмыйЗолотого сухого шмеля!
Вот он снова, этот белыйГород турок и болгар,Небо синее, мечети,Черепица крыш, базар,Фески, зелень и бараныНа крюках без головы,В черных пятнах под засохшимСеребром нагой плевы…Вот опять трактир знакомый,Стол без скатерти, приборИ судок,
где перец с солью,Много крошек, всякий сор…Я сажусь за стол, как дома,И засученной рукой,Волосатою и смуглой,Подает графин с водойИ тарелку кашкавалаПожилой хозяин, грек,Очень черный и серьезный,Очень храбрый человек…
Они пришли тропинкою лесною,Когда текла полдневная жараИ в ярком небосклоне предо мноюКудрявилась зеленая гора.Я был как дуб у черного шатра,Я был богат стадами и казною,Я сладко жил утехою земною,Но вот пришли: «Встань, Авраам, пора!»Я отделил для вестников телицу.Ловя ее, увидел я гробницу,Пещеру, где оливковая жердь,Пылая, озаряла двух почивших,Гроб праотцев, Эдема нас лишивших,И так сказал: «Рожденье чад есть смерть!»
Настанет день — исчезну я,А в этой комнате пустойВсе то же будет: стол, скамьяДа образ, древний и простой.И так же будет залетатьЦветная бабочка в шелку —Порхать, шуршать и трепетатьПо голубому потолку.И так же будет неба дноСмотреть в открытое окно,И море ровной синевойМанить в простор пустынный свой.
Вечерних туч над морем шла гряда,И золотисто-светлыми столпамиСияла безграничная вода,Как небеса лежавшая пред нами.И ты сказал: «Послушай, где, когдаЯ прежде жил? Я странно болен — снами,Тоской о том, что прежде был я бог…О, если б вновь обнять весь мир я мог!»Ты верил, что откликнется мгновенноВ моей душе твой бред, твоя тоска,Как помню я усмешку, неизменноТвои уста кривившую слегка,Как эта скорбь и жажда — быть вселенной,Полями, морем, небом — мне близка!Как остро мы любили мир с тобоюЛюбовью неразгаданной, слепою!Те радости и муки без причин,Та сладостная боль соприкасаньяДушой со всем живущим, что одинТы разделял со мною, — нет названья,Нет имени для них, — и до сединЯ донесу порывы воссозданьяСвоей любви, своих плененных сил…А ты их вольной смертью погасил.И прав ли ты, не превозмогший теснойСудьбы своей и жребия творца,Лишенного гармонии небесной,И для чего я мучусь без концаВ стремленье вновь дать некий вид телесныйЧертам уж бестелесного лица,Зачем я этот вечер вспоминаю,Зачем ищу ничтожных слов, — не знаю.
Колеса мелкий снег взрывали и скрипели,Два вороных надменно пролетели,Каретный кузов быстро промелькнул,Блеснувши глянцем стекол мерзлых,Слуга, сидевший с кучером на козлах,От вихрей голову нагнул,Поджал губу, синевшую щетиной,И ветер веял красной пелеринойВ орлах на позументе золотом…Все пронеслось и скрылось за мостом,В темнеющем буране… ЗажигалиОгни в несметных окнах вкруг меня,Чернели грубо баржи на канале,И на мосту, с дыбящего коняИ с бронзового юноши нагого,Повисшего у диких конских ног,Дымились клочья праха снегового…Я молод был, безвестен, одинокВ чужом мне мире, сложном и огромном,Всю жизнь я позабыть не могОб этом вечере бездомном.