Том 1. Здравствуй, путь!
Шрифт:
Оленька, как бы обнимая Шуру, дергала ее сзади за кофточку.
— Ничего, у нас там сносно. Я по своим делам к врачу, — пробормотала Шура, косым взглядом спрашивая Оленьку, ладно ли отвечает. Оленька одобрительно погладила ей спину.
— А Леднев, а безнадежность. Он только позавчера говорил об обреченности. Его выдумка?
— Недостатков много, но (поворот к Оленьке) не так уж безнадежно.
— А я было подумал — добивать приехали. И компрессоры работают. Машины все-таки не ходят? Что такое у Леднева с рабочкомом?
— Мелкие столкновения.
— Ну,
Пообедав, Елкин снова засобирался уходить.
— Я в Огуз Окюрген, там Калинка валандается в котлованах что-то слишком долго. Новая трещинка. Так вот они, как на худой посудине… Оленька, устрой ее в тепло! У нас ведь и обогреться почти негде. Пришлось отказать в дровах всем. Я инвалид. Мне из жалости, из христианского братолюбия немножко дают, — не то иронически, не то грустно улыбнулся и вышел.
Оленька оставила Шуру у себя. Она боялась, что во всяком другом месте, без ее контроля, Шура неосторожно проговорится, и это дойдет до Елкина. Он разволнуется, а тут ему — и конец.
Зябко кутаясь в шерстяной платок и мелькая перед Оленькой то сердитым насупленным лицом, то взволнованной спиной, Шура кружилась в зеленоватом сумраке комнаты и говорила:
— Когда же мы скажем, когда? Сегодня, завтра, через месяц?
— Нельзя, это его убьет. Я скажу сама, — упрямо твердила Оленька.
— А мне прикажете что — уезжать или дожидаться, когда вам вздумается? И тем, замерзающим людям тоже дожидаться?
Маленькая Оленька, свернувшись комочком, сидела на табуреточке в темном углу и напоминала котенка, загнанного сильным и злым противником, но не желающего сдаваться. Она пофыркивала и сторожким недружелюбным взглядом следовала за Шурой, но вот Шура подбежала к Оленьке, схватив за худенькое, с проступающими костями плечо, сердито прохрипела:
— Я сегодня скажу. Как хотите, можете подготовлять его, можете не подготовлять!
Оленька выскользнула из угла на простор комнаты и повернула выключатель другой, большой лампы.
— Что вы, зачем, что с вами?! — забормотала Шура, приметив страх на лице девушки.
— А что с вами? У вас злющие глаза. Вы меня хотели ударить?!
Они стояли под светом, как пойманные воры, но успевшие принять невинный и честный вид, одна — вся красная от досады и злости, другая — испуганная и убежденная, что ее хотели поколотить.
Хлопнула наружная дверь, заскрипел пол под обледенелыми сапогами. Из Огуз Окюрген вернулся Елкин Он заметил на лицах женщин последние тени их недавних переживаний и спросил, придавая своему вопросу бльшую, чем обычно, значительность:
— Как вы себя чувствуете? Не замерзли?
— Я — прекрасно. — Шура, как бы желая поправить волосы, призаслонила лицо рукой: она чувствовала, что блеск глаз и яркость щек выдают ее волнение. — Сходила к врачу, и он помог мне.
— Хороший доктор, однажды он помог и мне. — Инженер раздевался и приговаривал, озираясь на Шуру: — Хороший, приветливый. Вы это умно сделали, что приехали к нам. Да-с, именно к нам.
Подошел к Оленьке, приподнял ее лицо к свету и спросил:
— А дочка моя чем-то встревожена. Чем? — и выжидательно повернулся
— Мне, папочка, завтра на работу. Я думаю, не попросить ли еще недельку отпуска.
Из кармана елкинской шубы выскочил Тигра, привыкший всюду сопровождать хозяина, и громко замяукал. Все бросились к нему: Шура разглядеть ярко расцвеченного котенка, Елкин поласкать, Оленька дать ему молока, и все поняли, что эта поспешность продиктована желанием что-то скрыть. Котенок, подбирая животишко, торопливо вылавливал из посудинки пропитанные молоком хлебные крошки и с ворчаньем озирался на Елкина, который гладил его по спине против шерсти, приговаривая:
— Ешь, проказник, ешь! Скоро я назначу тебя начальником вместо Леднева. Ты не подведешь меня, а? Конечно, мы ж с тобой друзья, закадычные. Сейчас будем принимать доклады. Да-с, будем!
Котенок вылизал посудину, почистил лапками губы и взобрался на плечо к Елкину.
— Товарищ Грохотова, мы готовы, — сказал вдруг инженер и присел к столику, за которым всегда принимал доклады. — Начинайте!
Котенок перебрался с плеча в карман пиджака, самое теплое место из доступных ему.
— Я не понимаю, чего хотите вы. — Шура растерянно поглядела на инженера, на Оленьку.
— Доклад, доклад. — Елкин покивал на стул. — Садитесь и!.. Недавно ваш муж спрашивал по телефону, как доехали вы, и, между прочим, обмолвился про доклад.
— Папочка, ты только не волнуйся, — прошептала Оленька.
Молча, не двигаясь, он сидел против Шуры и следил за нею широко открытыми потемневшими глазами. Изредка по правой половине его лица пробегала судорога. Шура, то припадая к стопе обличительного материала, то откидываясь на спинку стула и поминутно смачивая теплым чаем охрипшее горло, торопливо рассказывала. Оленька дежурила у двери и телефона, отвечая на стуки и вызовы, что инженер занят, принять не может. Время от времени она подбегала к Елкину и, обнимая за плечи, шептала ему в ухо:
— Папочка, не волнуйся.
Стучали и звонили поминутно. Елкин слышал взволнованные голоса Широземова, Козинова, завхоза и догадывался, что на участке произошли какие-то важные и неожиданные события, возможно, то последнее, чего он так боялся.
— Звонят с Джунгарского, Усевич! — объявила Оленька. — Что ему ответить?
— Что-нибудь. Продолжайте! — Елкин ударил кулаком в стол и повернулся спиной к телефону. — Успеем, узнаем все. Продолжайте, товарищ Грохотова!
— Что же я могу?.. — Оленька вертела трубку, не зная, что делать с ней. — У него такой голос… Вы, может быть…
Елкин взял трубку и крикнул в нее:
— Что у вас, провал? Сегодня везде, на всем участке провал. Прошу в очередь! Позвоните часа через два!
— В очередь! — повторила Оленька и повесила трубку.
Начались повторные звонки и стуки. Хаос и смятение, охватившие участок и закружившие всех, настойчиво ломились в последнее место, где сохранилось кое-какое спокойствие. Дослушав Шуру, Елкин спросил:
— Вы не боитесь, что… Или хотите скрыть свое участие?
— Ничуть, я готова где угодно и когда угодно…