Том 10. Господа «ташкентцы». Дневник провинциала
Шрифт:
«Труды твои! шиш твои труды — вот что!» — со злобою помышляю я, но вслух говорю следующее:
— Ну, а дальше… есть виды?
— Насчет видов — это покамест еще секрет. Но, конечно, с божьею помощью…
Сказав это, он устремил такой пронзительный взгляд в даль, что я сразу понял, что сей человек ни перед какими видами несостоятельным себя не окажет.
— Ну, а в настоящем как?
— А в настоящем… жуируем! Гандон, Ловато, Шнейдер… да ты Шнейдер-то видел?
— Нет еще… я так недавно в Петербурге…
— Ты не видал Шнейдер! чудак! Чего же ты ждешь! Желал бы я знать, зачем ты приехал! Boulotte… да ведь это перл! Comme elle se gratte les hanches et les jambes… * sapristi! [349]
В эту минуту в комнату входит другой товарищ, еще только коллежский советник.
— Смельский! ужасайся! он не видал Шнейдер!
— Ты не видал Шнейдер!
349
Как она чешет себе бедра и ноги… черт побери!
— Он не слыхал «Dites-lui»! * [350]
— Eh Boulotte donc! Comme elle se gratte les hanches et les jambes… cette fille! Barbare… va! [351]
Я слушаю и краснею. В самом деле, что делал я в течение целых двух недель? Я беседовал с Прокопом, я наслаждался лицезрением иконописного Аристида Фемистоклыча — и чего не видел! не видел Шнейдер!
— Ради бога… нельзя ли! — лепечу я в смущении.
350
«Скажите ему»!
351
Ах, черт побери! Как эта девушка чешет себе бедра и ноги… Варвар!
— Ah, mon cher, c’est grave! C’est tr`es grave, ce que tu nous demande-l`a [352] . Однако вот что. У нас ложа на все пятнадцать представлений, и хотя нас четверо, но для тебя, pour te d'esinfecter de ta ch`ere ville natale… [353] мы потеснимся. Но помни: только для тебя! А теперь, messieurs, обедать, но за обедом, чур, много вина не пить! Помните, что сегодня идет «Barbe bleue» [354] , a чтоб эту пьесу просмаковать, нужно, чтоб голова была светла да и светла!
352
Дорогой мой, это дело нешуточное. Нешуточное дело то, о чем ты у нас просишь.
353
Чтобы тебя дезинфицировать от запаха твоего милого родного города.
354
«Синяя борода».
И точно, за обедом мы пьем сравнительно довольно мало, так что, когда я, руководясь бывшими примерами, налил себе перед закуской большую (железнодорожную) рюмку водки, то на меня оглянулись с некоторым беспокойством. Затем: по рюмке хересу, по стакану доброго лафита и по бутылке шампанского на человека — и только.
На свежую голову Шнейдер действует изумительно. Она производит то, что должна была бы произвести вторая бутылка шампанского. Влетая на сцену, через какое-нибудь мгновение она уж поднимает ногу… так поднимает! ну, так поднимает!
— Adorable! [355] — шепчет мой друг статский советник.
— И заметь, что у нас она в сто крат скромнее играет, нежели в Париже! * — комментирует другой мой друг, коллежский советник.
И вдруг она начинает петь. Но это не пение, а какой-то опьяняющий, звенящий хохот. Поет и в то же время чешет себя во всех местах, как это, впрочем, и следует делать наивной поселянке, которую она изображает.
355
Восхитительно!
— Mais comme elle se gratte! comme elle se gratte!.. parlez-moi de ca! [356] —
— Je vous demande un peu, si ce n’est pas l`a une grande actrice! [357] — вторит коллежский советник и с какою-то ненавистью озирается по сторонам, как будто вызывает дерзновенного, который осмелился бы выразить противоположное мнение.
Но зала составлена слишком хорошо; никто и не думает усомниться в гениальности m-lle Шнейдер. Во время пения все благоговейно слушают; после пения все неистово хлопают. Мы, с своей стороны, хлопаем и вызываем до тех пор, покуда зала окончательно пустеет.
356
Но как она почесывается! как почесывается!.. невозможно передать!
357
Скажите, разве это не великая актриса!
После спектакля ужин (уже без воздержания), и за ужином разговор.
— Mais comme elle se gratte!
— En voil`a une fille!
— Et remarquez, comme elle a fait ceci… [358]
Статский советник пробует пройтись церемониальным маршем, как это делает Шнейдер, то есть вскидывая поочередно то ту, то другую ногу на плечо.
Я сам взволнован до глубины души и желаю выразить свои чувства.
— Признаюсь, господа, — говорю я, — это… это… заметили ли вы, например, какой у нее отлёт?
358
Но как она почесывается! — Вот так девушка! — И заметьте, как она сделала вот это…
Я изгибаюсь головой и грудью вперед, а остальною частью корпуса силюсь изобразить «отлёг».
— Именно отлёт! C’est le vrai mot! Otliott magnifique! [359]
— Ай да деревня! сидит, сидит в захолустье, да и выдумает!
— Messieurs! не говорите так легко об нашем захолустье! У нас там одна помпадурша есть, так у нее отлёт! Je ne vous dis que ca! [360]
Я собираю пальцы в кучку и целую кончики.
359
Вот именно! Отлет! Великолепно!
360
О прочем умалчиваю!
— Ну, все-таки, против Шнейдер… — сомневается статский советник.
— Да разве я об Шнейдерше!.. Schneider! mais elle est unique! [361] Шнейдер… это… это… Но я вам скажу, и помпадурша! Elle ne se gratte pas les hanches, — c’est vrai! mais si elle se les grattait! [362] я не ручаюсь, что и вы… Человек! четыре бутылки шампанского!
Потом следуют еще четыре бутылки, потом еще четыре бутылки… желудок отказывается вмещать, в груди чувствуется стеснение. Я возвращаюсь домой в пять часов ночи, усталый и настолько отуманенный, что едва успеваю лечь в постель, как тотчас же засыпаю. Но я не без гордости сознаю, что сего числа я был истинно пьян не с пяти часов пополудни, а только с пяти часов пополуночи.
361
Но она несравненна!
362
Она, правда, не чешет себе бедер, — но если бы она их чесала!