Том 10. Рассказы и повести
Шрифт:
И невольный ужас охватил мальчика. И ужас, и в то же время какое-то любопытное и задорное чувство, которое влекло Маркушку туда, где, казалось ему, и он что-нибудь да сделает в отместку этим «дьяволам», пришедшим в Севастополь.
Но в эти первые минуты страх пересиливал другие чувства.
И мальчик, широко раскрыв глаза, слушал грохот и взглядывал на старого яличника, словно бы удостоверяясь, что «дяденька» здесь, около.
Бугай был спокоен и проникновенно серьезен.
Он перестал грести, снял свою
— Помоги нашим, господи!
И еще тише прибавил, принимаясь за весла:
— Много пропадет нынче народу!
— Дяденька! — окликнул Маркушка.
— Ну?
— Вы говорите, много пропадет от этих самых? — спросил он, указывая вздрагивающей рукой на летящие снаряды.
— Много… И от ядер и от бомб… Разорвет, осколки разлетятся и… смерть… либо ногу или руку оторвет…
Маркушка примолк и слушал. И впечатлительному мальчику представлялось, что каждый этот шарик убивает людей и среди адского грохота падают окровавленные люди.
«Много пропадет народа!» — мысленно повторил Маркушка слова старого матроса.
И, охваченный вдруг миролюбивым чувством, он спросил:
— И зачем, дяденька, убивают друг друга?
— Война.
— А зачем война?
— А зачем ты дерешься с мальчишками?.. Значит, расстройка… Так, братец ты мой, расстройка и между императорами. Наш один против императора, султана и королевны…
— Нашего, значит, зацепили?..
— Из-за турки… Обидно, что Нахимов под Синопом турку ожег… И пошла расстройка… Ну и французского императора наш государь оконфузил… Опять он в амбицию…
— А как оконфузил?
— Очень просто. Французский император не из настоящих… А так, из бродяг… Однако как-никак, а потребовал, чтобы все ему оказали уважение… И все уважили… Стали называть, по положению, братцем… А наш Николай Павлович император не согласился. «Какой, говорит, мне братец из бродяг»… И назвал его для форменности, чтобы не связываться, другом… Понял, Маркушка?
— Понял…
— Вот и дошло до войны… Французский император подбил аглицкую королеву, и пишут нашему: «Не тронь турку». А наш ответил вроде как: «Выкуси, а я не согласен!» — Ну, разумеется, надеялся на свою армию и флот! — прибавил Бугай.
— А у его, дьяволов, стуцер, дяденька!
— Что ж, по правде говоря, и флот с машинами. Эка он палит!! — вдруг оборвал Бугай.
На пристани стояла встревоженная толпа. Преимущественно были женщины с детьми и с пожитками. Среди мужчин — большей частью хилые, больные и старики. Все торопились переезжать на Северную сторону.
Все суетились, и в толпе раздавались восклицания:
— Голубушки… И в слободку он жарит… И несколько хат разметало…
— В улицах ядра и бомбы… Солдат так и бьют… И двух матросок убило. Показались матроски на Театральной улице… И
— Ребенка убили… Махонький… В кусочки!..
— Не приведи, господи… Ад кромешный!..
— Нашим матросам-то как на баксионах!.. Голубчики!..
— Сказывают, будет штурма…
— Пропали наши домишки… Разорил нас он.
— А Менщик не показывается…
— Корнилов и Нахимов там… Подбадривают!..
— О господи!..
— А дурачок Костя… не боится. Пошел на баксион… Бормочет себе под нос…
— Дедушка, родненький! Возьми и меня! — крикнула одна девочка, подбегая к Бугаю.
— Садись, девочка, около меня. А ты чья? — спросил Бугай, отваливая от пристани.
Худенькая черноглазая девочка заплакала и сквозь слезы отвечала:
— Сирота! Матросская дочь.
— У кого жила?
— У тетеньки. А тетенька ушла… А меня оставила…
— К кому же ты?
— Ни к кому, дедушка… Никого у меня нет.
— Ишь ты!
Но тут же на шлюпке нашлась добрая женщина, которая обещала приютить девочку в Симферополе.
А Бугай дал девочке две серебряные монеты и ласково сказал:
— Пригодится, девочка!
После нескольких рейсов пассажиров уже не было. Бугай с Маркушкой закусили, и лодочник заснул в шлюпке, не обращая внимания на адский рокот.
Привык к нему и Маркушка, и он уже не приводил его в ужас.
Не ужасали его и носилки с мертвыми телами, которые, как груз, складывали на баркас на Графской пристани… И как много этих мертвецов, окровавленных и изуродованных, с черными от пороха лицами, с закрытыми глазами, в ситцевых и холщовых рубахах и исподнях. Почти на всех покойниках не было шинелей, мундиров и сапог.
Маркушка заглядывал в носилки, заглядывал в баркас и невольно искал отца.
И он спросил одного солдата-носильщика:
— Ткаченко, комендор на четвертом баксионе, жив?
— Не знаю, малец… Слышно, там сильно бьют… Оттуда к Корабельной бухте выносят… А мы солдатиков носим… Коих на улице убило.
Маркушка вернулся к ялику.
По-прежнему кругом грохотало. А Бугай спал.
Мальчик опять отошел от ялика и вышел на улицу.
У пристани и Морского клуба сидели солдаты, поставив ружья в козлы. Офицеры курили и о чем-то болтали. Здесь не было видно ни ядер, ни бомб.
Маркушке очень хотелось вблизи увидать их.
Он пробежал между солдатами, добежал до собора… Опять ни ядра, ни бомбы… И он побежал дальше…
Мимо то и дело проносились носилки, перед которыми солдаты расступались и крестились…
Несмолкаемый рокот казался оглушительней. Но Маркушка не обращал на него внимания и побежал по Большой улице…
И вдруг остановился… Он услышал совсем близко резкий свист; несколько ядер шлепались о мостовую. И вслед за тем шипение… Что-то упало, казалось, рядом, что-то вертелось и горело…